– Командир, долго нам ещё идти? Двоих ещё уложил на подводу. Жар у них, лёгошное воспаление началось. В бреду лежат.

– А ты, Фёдор, как?

– Да нешто мне чё будет! Сибиряк я! Я в порядке! Ребят жаль! Когда тронемся? Спешить надо. У раненых гангрена может начаться! Раны больно опухли, кровоточат, температура поднялась. Худо хлопцам.

– Светать начнёт, тронемся. К вечеру должны дойти до расположения полка. Немного осталось потерпеть. Федя, возьми кого-нибудь из ребят, у кого силёнка есть, пойдём наших погибших солдатиков схороним на том пригорочке, где немчура сидела.

Фельдшер подошёл к разведённому костру, возле которого грелись, спали или просто лежали бойцы, отхлёбывая из солдатских кружек горячий чай и жуя хлеб.

– Ребята, кто может с командиром и со мной захоронением наших павших ребят заняться? – обратился он к сидевшим. Все трое служивых вызвались помочь в предстоящем трагическом деле.

– Нет, только один. Охранять транспорт надо кому-то. Плетнёв, со мной, остальным нести охранение.

Втроём, расстелив брезент, они бережно опустили тела замёрзших и погибших от пуль бойцов. Кое-как, подняв и уложив печальный груз на одну из подвод, потихоньку тронулись к месту недавней засады противника.

– Заодно глянем на фрицев. Остался кто или нет, – тихонько рассуждая больше сам с собой, произнёс Василич.

Они поднялись на небольшой пригорок, который оказался почти чист от снега. Голая чёрная замёрзшая земля была изрыта небольшими окопчиками. По оставшемуся следу стало видно, как перемещались немцы.

– Их было всего пятеро! – сказал капитан Михайлов.

Остановив лошадей, вооружившись лопатами, бойцы стали копать могилу. Через некоторое время всё было готово. Продолжал крепчать ночной морозец.

– Вот, товарищи наши дорогие, и закончился ваш путь. Простите меня, сердечные, что не сумел сберечь вас! – с хрипом заговорил капитан. Перекрестившись, бойцы бросили в могилу первые пригоршни земли.

Когда всё было закончено, Фёдор отошёл немного ниже в сторону от могилки похороненных. В небольшой канавке он увидел замёрзшего фашиста.

– Товарищ командир, тут, кажись, немец застыл! – окликнул он своих.

Подошедший капитан Михайлов и рядовой Плетнёв увидели лежавшего на спине немецкого солдата, который застывшими глазами смотрел в чёрное ночное небо.

– Фрицы тоже терпели, мать вашу в атаку! – со злостью резко обронил Михайлов.

– Товарищ командир, – обратился к нему фельдшер, – закопать и этого надо.

– Вот ещё! – бросил Плетнёв. – Могилу ему ещё копай!

– Товарищ капитан, – продолжал Фёдор, – земля будет таять, воды много. Не надо поганить земельку! Закопать надо.

– Хорошо, фельдшер. Закопаем.

Они отошли метра три от братской могилы, на которой осталось лежать пять солдатских шапок со звёздочками, и выкопали ещё одну. К подводам вернулись на рассвете. Немного подкрепившись, распределив по телегам бойцов, продолжили путь.

– Я буду на первой подводе, а ты, Федя, на последней, к больным поближе. Ты уж посматривай за ними. Если что, сигнализируй остановку.

– Товарищ командир, главное, двигаться нам надо ходко, не останавливаться. Надо живыми до санчасти ребят довезти. Лошади хорошо отдохнули, я им корма задал. Быстрее надо, Петя!

– Часов десять ходу. Если лёгкой трусцой, так и за шесть управиться можно. Тронулись! – скомандовал Михайлов.

Пристывшие ко льду телеги сдвинулись с места, ломая покрывший талую воду лёд и издавая треск подобный бьющемуся стеклу.

– Пошли, пошли, родимые! – ускорял движение лошадей Фёдор.

Через шесть часов довольно спешной езды они увидели кордон назначенного полка.

– Фёдор, веди подводы с больными к санчасти, а я в штаб, доложу о прибытии транспорта. Да ты тоже, мать твою в атаку, качаешься! Поспешай, друг! Я вас потом найду.

Из всей интендантской роты только капитан Михайлов Пётр Васильевич не был помещён в санчасть. Семь человек были отправлены в госпиталь. Кто знает, как сложилась их дальнейшая судьба? Оставшиеся в санчасти, в том числе и фельдшер Фёдор Пономаренко, продолжили после непродолжительного лечения свой путь по фронтовым дорогам.

Фёдор, вернувшись с войны, на которой потерял все зубы, через пять лет умер от тяжёлой чахотки.

– Деда, почему у тебя наград мало, ты же долго воевал? – спрашивал его внучок, четырёхлетний Сергунька.

– Да я и не воевал вовсе… Так, служил во втором эшелоне, всё больше с лошадьми управлялся, – ласково поглаживая по голове ребёнка, отвечал он.

Не воевал… Солдаты второго эшелона…

Мать не спала ночь. Её всхлипывания Ваня слушал с замиранием сердца. Ему тоже хотелось реветь, проступившие слёзы текли по щекам горячими ручейками. Мальчик забился с головой под одеяло, чтобы мать не слышала, что и он тоже не спит. Вчера они получили письмо с фронта от Кати. Почтальонка тётя Паша радостная зашла к ним в дом и сразу с порога стала уговаривать мать:

– Дуся, не волнуйся! Ведь всё хорошо! Катерина твоя жива, тебе письмо вот написала, ты почитай, а я тоже послушаю. Как там… на фронте?

Прасковья Сергеевна, живя в соседнем доме, хорошо знала про больное сердце Евдокии. Оно заболело у неё ещё в 34-м, после ареста мужа Василия, который вскоре и умер.

– Ванятка, – обратилась она к худощавому сероглазому мальчику лет десяти, – принеси матери воды да посади её на стул быстрее. А ты, Дуся, давай слёзы-то не распускай! Чай, не похоронку тебе принесла!

Говоря всё это, Паша вытащила из своей почтовой сумки заветный бумажный треугольник солдатского письма и подала женщине. Ваня встал за стул и через плечо матери напряжённо смотрел на ровные и красивые буквы письма сестры. Не в силах читать полученное от дочери письмо, Дуся протянула его сынишке:

– Ванятка, читай, читай, а то в глазах у меня потемнело, сердце зашлось! Читай, сынок!

Ваня бережно взял письмо и стал медленно, чтобы мать поняла каждое слово, читать Катино письмо. Катя была на шесть лет старше Вани, который был самым младшим в семье. Ей и достался братишка, она стала его неразлучной нянькой. Мать поручала ей следить, кормить, гулять и вообще быть всегда с младшим братом, которого она целыми днями везде таскала с собой за руку. Иногда за «пакости» Катя поддавала мальчику по мягкому месту или давала крепкий подзатыльник, если он пытался ослушаться Катерину. Ваня прозвал её «гидрой». А вот теперь, когда Катя ушла на фронт, едва исполнилось ей семнадцать лет, он сильно тосковал по своей няньке.

Катя писала, как всегда, немного. Она служила в военном госпитале. С её слов, служба текла спокойно, «знай перевязывай раненых да предписания назначений врачей выполняй». Однако, учитывая бойкий и горячий характер дочери, Евдокия не верила в написанное. Она до сих пор не могла понять, каким образом она, Катя, ещё совсем девочка, тайком от неё окончила медсестринские курсы и в семнадцать лет ушла на фронт! Ни слабое здоровье матери, ни то, что уже на фронте воевал Миша, старший сын, – ничто не смогло остановить упрямство дочери.