Потом оба расслабленно уселись за стол. Словно ничего и не произошло. Просто князь подтянул штаны, Рогнеда же одернула платье, точнее – варяжский плисовый сарафан, одетый на длинную шерстяную тунику. Зеленая ткань сарафана очень шла к ее глазам, таким невообразимо красивым, загадочным, манящим…

– Еще ухи будешь?

– Угу… Что-то снова проголодалась, да!

Князь не стал звать слуг, налил из котелка сам… Отпил квасу…

– А еще заедки тут сладкие.

– Я вижу. Но сначала лучше вина.

Выпили. Поболтали. Поцеловались. Но на этот раз действовали куда как медленнее: с чувством, с толком, с расстановкой. Князь осторожно расстегнул фибулы, снял сарафан… затем стянул через голову девы тунику, обнажив стройное белое тело, сильное, с упругой налитой грудью… Налившиеся любовным соком соски уже торчали, призывно и дерзко. Быстро сбросив одежду, князь накрыл их губами, поласкал языком, чувствуя в ответ неистовый трепет… И вот уже оба отдались на волю чувств, и тела их, и души слились, и лишь стоны доносились из горницы… а потом – всю ночь напролет – из княжьей опочивальни.

Рогнеда ушла рано утром, едва забрезжил рассвет. Накинув на голову капюшон, завернулась в плащ, исчезнув в промозглом утреннем тумане. Четверо мужчин в длинных, с глухими капюшонами, плащах, оглянувшись по сторонам, поспешно зашагали следом за девой, стараясь не потерять красотку из виду.

Немного погодя – да почти сразу же! – неприметный парнишка, по виду – мастеровой – шмыгнув носом, сдвинул шапку на затылок и задумчиво поковырял в носу. Потом повел плечом и шустренько припустил следом за четверыми… и девой.

* * *

– Это язычники, князь! – повинуясь радушному жесту, тиун уселся на лавку и продолжил доклад, стараясь донести до князя каждую свою мысль, пусть даже и не совсем понятную поначалу.

– Язычники? Не новгородцы?

– У всех убитых нет нательных крестов, у новгородцев они обязательно были бы. Мало того, раненые, я бы сказал, убили сами себя! Закололись ножами, верно, опасаясь пыток. Может быть, князь, это твои противники литвины подослали убийц?

– Может быть и так, – спокойно согласился Довмонт и, хлебнув теплого сбитня, спросил: – А что ты скажешь о девчонке? Той самой, за которой я попросил тебя последить.

– Пока ничего, – поскребя бороду, «полковник» развел руками. – Времени-то еще прошло – чуть. Я приставил к ней смышленого отрока, одного из лучших.

– И что же твой лучший разузнал? – язвительно осведомился князь. – Говоришь, по пятам за ней ходит?

Тиун прижал руку к сердцу:

– Так оно и есть! Вот и вчера проводил… до самых ворот твоих, княже… Прости, если злое слово молвил.

– Да чего же злого-то? – неожиданно усмехнулся Довмонт. – Ну, до моих ворот проследили… А что девица у меня делала – то я и без вас знаю! Иное дело, куда после пошла? Не на новгородское ли подворье?

– Скоро узнаем, князь. Мой человек доложит.

– Поскорей бы уж!

– Обещано – к вечеру.

– Добро, – потерев ладони, Довмонт дал понять посетителю, что больше его не задерживают, а, когда тот собрался откланяться, напомнил: – Если что интересное – сразу сюда, без всякого стеснения.

– Сделаем! – кланяясь, заверил тиун.

Он и впрямь выполнил свое слово, и даже гораздо быстрее обещанного. Довмонт только собрался почивать, отдохнуть после обедни, как покой его вдруг нарушил Гинтарс:

– Тиун пришел, княже! Ты велел его в любое время дня и ночи…

– Тиун? Ну, добро, – князь потянулся и, смачно зевнув, велел звать в горницу гостя.

Сам же тем временем приоделся, опоясался мечом, накинул на плечи плащ… но сразу же раздумал, сбросил – печи в хоромах топили исправно. Так и вышел в горницу, без плаща.

– Беда, княже! – с порога доложил Степан. – Отрок мой вернулся, сказал – девке конец приходит. Вот-вот!

– Что значит, конец? – предчувствуя недоброе, князь сурово сжал кулаки.

– Схватили ее какие-то люди. На тот берег перевезли… да зачали пытати!

– Пытать?! – дико сверкнув глазами, Довмонт вскочил на ноги. – Эй, Гинтарс, Любарт! Седлайте коней, поднимайте дружину…

– Всю-то дружину не надо, князь, – тихонько промолвил «полковник». – И дюжины воинов хватит. Тем более нам еще на челне плыть.

Переправились быстро, тиун уже подготовил челн, да и отыскать второй особого труда не составило. Не для кого-нибудь – для самого князя! Кто б рыпнулся – так отняли бы и силой.

После вчерашнего тумана дождило. Все небо затянули сиреневые тучи, правда, не особенно плотно – кое-где прорывалась сквозь облачные разрывы нежная сверкающая голубизна, разогретая золотистыми лучами осеннего солнца, вовсе не собиравшегося без боя сдаваться вьюжной и снежной старухе-зиме.

Привязав челн к стволу старой ивы, Довмонт с тиуном и воинами выбрались на берег и быстро направились к лесу. Сбросившие листву осины угрюмо корявились ветками на фоне промозглого серого неба, кривые разлапистые сосны напоминали каких-то древних чудовищ, хмурые сине-зеленые ели столпились столь густо, что едва можно было пройти.

Лес становился все гуще, но юный проводник Родько – «глаза и уши тиуна» – шагал вполне уверенно, соотносясь с одному ему ведомыми приметами. Вскоре впереди посветлело, послышались чьи-то голоса… и крик, полный ужаса и боли!

– Быстрей! – вытащив меч, приказал князь.

Да что и было приказывать, все и так уже почти бежали! Впереди снова раздался крик, точнее сказать – стон, протяжный и дикий, так стонет, умирая, раненый зверь. Кричала девушка… или ребенок.

В лицо Довмонта ударила мокрая еловая лапа. Хрустнула под ногами ветка. Крик вдруг резко оборвался, затих…

Князь и воины выбежали на небольшую поляну, посередине которой был вкопан высокий оструганный столб, весь забрызганный кровью и опутанный странной веревкою, уходившей к лежащей навзничь девушке, похоже, что уже мертвой. Худенькое белое тело, грязные волосы, кровь… Рядом – четверо гнусных типов с кнутами… при виде воинов стремглав кинувшиеся наутек.

– Догнать! – сунув меч в ножны, князь бросился к деве, приподнял, перевернул… И содрогнулся от ужаса!

Нет, это была не Рогнеда, а одна из княжьих рабынь, наложниц, после крещения отпущенная на свободу. Живот ее был вспорот, кишки вытащены и прибиты к столбу… вокруг которого несчастную и гнали кнутами, покуда не умерла – то ли от потери крови, то ли от болевого шока.

– Ах, милая… – поднимаясь, Довмонт стиснул зубы. – Ну, погоди, погоди… Хоть я и православный, но эта мерзость не останется неотомщенной! Никогда!

Из лесу уже вели пойманных палачей. Жаль, только двоих.

– Остальных пришлось убить, – виновато доложил Гинтарс. – Слишком уж быстро бежали.