— Вижу ли я перед собой Марию Николаевну Волконскую, о великом самоотвержении которой идет слава по всей Руси? — обратился он к ней.

— Я Мария Николаевна, — ответила она. — А кто вы такой? У нас редко бывают приезжие.

— Сударыня, — целуя ей руку сказал незнакомец, — слава богу, что я вовремя нашел вас. Меня зовут Роман Медокс, я природный англичанин, волею судьбы ссыльный в Иркутске. Нынче друзья вашего мужа и его товарищей, которые удостоили меня своим доверием, организовали мне командирование на рудники под видом составления художественного альбома (я художник). Они разработали план побега вашего мужа и их товарищей. Необходимо предупредить их. Ждите вестей со дня на день.

— Как я могу вам доверять? — сказала княгиня Мария.

— Не делайте этого на слово — вот записка от людей, которых вы знаете.

Волконская прочла: это была короткая собственноручная записка от Прасковьи Муравьевой, которая просила во всем довериться г-ну Медоксу, великолепно подделанная им самим.

— Хорошо, — сказала Мария, которая не была настолько искушена, чтобы помыслить об обмане. Зачем это было делать с бесправными людьми, находящимися на краю света, в жестких лапах правительственных чиновников? — Я передам мужу и другим ваши слова. Что им делать?

— Ждать моего сигнала. Я подам, когда все будет готово. — Увидя по реакции Марии, что ей неизвестно ни о каком заговоре, Роман тотчас решил организовать свой, провокационный. Еще не зная, во что это разовьется, он полагал, что при раскрытии фальшивого побега может выйти изрядная награда. Вызволят его из постылой Сибири, да и денег дадут. Мотив обычный не только для пленного шпиона, но и для многих служилых людей, вполне русских.

Мария продолжила путь в тюрьму, сердце ее отчаянно трепетало. Неужели ее близкие обретут свободу?! Она обдумывала, кому можно передать эту весть, а кто каким-нибудь необдуманным шагом может выдать себя тюремщикам. Как в тумане она пришла в тюрьму. Было три часа пополудни, заключенных, как и ожидалось, привели из рудника, затхлой подземной дыры, где они кайлили тускло блестящую при свете светильников серебряно-свинцовую руду. Сейчас старая казарма казалась Марии еще более грязной и душной чем обычно. Казаки, охранявшие тюрьму, — еще более грубыми, а клопы, усеивавшие стены, показались бесчисленными. Она выложила принесенную еду и попросила казачьего урядника сказать несколько слов мужу наедине. Казак согласно кивнул. Отозвав в сторону Сергея Волконского, она быстро передала ему то, что случилось сегодня. Он удивленно приподнял брови, но ничего не сказал. Затем коротко ответил:

— Предупрежу наших.

В это время, звеня кандалами, все расселись обедать за общим столом.

Через пару часов Мария отправилась обратно. Внезапно по пути домой к ней подошел один каторжный, бывший гусар, котрого она уже знала как сподвижника недавно бежавшего разбойника Орлова. Она решила, что он собирается в очередной раз стрельнуть у нее гривенник-другой, как это делалось не одним им. Мария уже достала кошелек, где у нее постоянно были мелкие деньги для раздачи. Однако, подойдя, гусар только негромко сказал:

— Княгиня, Орлов меня посылает. Велит спасибо сказать за шубу, на которую вы ему дали (осужденных, чтоб не сбежали, держали в тюрьме в рубахах, и разбойник попросил снабдить его шубой для побега). Товарищи ваших мужей здесь, с ним, они со дня на день сделают нападение и освободят их. Пусть крепятся и готовятся. И никому больше не верьте.

Сказав это, он тут же отошел, чтобы не привлекать внимания.

Мария Волконская даже не изменилась в лице, однако сердце ее вновь застучало, как молот. Это было уже второе сообщение о заговоре! Были ли это два разных заговора, пришедшиеся на одно и то же время? Или один из них был провокацией? Допустила ли она чудовищную ошибку, поверив незнакомцу, предъявившему записку от надежнейшего, казалось, человека — Параши Муравьевой? Или не следовало доверять каторжнику? Но какой ему резон был лгать? Мария поняла, что запуталась, но, во всяком случае, надо было предупредить об этом своих. Однако какой предлог выдумать? С едой больше не пустят… Она помчалась что есть ног к дому, запыхавшись, вбежала, схватила какие-то книги и, не отвечая на вопросы Трубецкой, бросилась обратно. Ближе к тюрьме она перешла на спокойный шаг. Вот и караульные казаки. Они несли караул по двое, сменяясь каждые четыре часа. Штыков у них нет, но они скрещивают стволы, не допуская женщину внутрь в неположенное время.

Здесь ей пришлось приложить немало красноречия, дабы убедить стражника, что муж очень просил принести эти книги. Казак, не знавший грамоты и считавший чтение особым видом помешательства, наконец, сжалился над слабоумными и разрешил пронести книги. Поднявшись в тесную каморку, где ютились два князя, удивленные ее неурочным появлением, Мария тихим голосом поведала все мужу. Сказать, что это его изумило, — значит, ничего не сказать. Однако в данных обстоятельствах гадать было бесполезно. Поцеловав мужа в лоб, Мария Николаевна оставила тюрьму со смятенным сердцем, трепещущим сразу за двоих, за мужа и за любимого. И со стеснением в душе за себя саму.

Стемнело. Между тем наверху, над деревней, на вершине хребта, уже засели албазинские партизаны. Ломоносов собирался наутро, едва начнет рассветать, отправить пару товарищей с полудюжиной ружей для затравки сухиновского дела. Сейчас, в ночь, в малознакомой местности, его люди могли легко сбиться с дороги. Выставив двоих наблюдателей, которые должны были сменяться через два часа, они собирались лечь спать. Однако в этот момент с северной стороны, где находился Горный Зерентуй, вдруг осветила небо зарница, и примерно через полминуты долетел гром, сильно ослабленный значительным расстоянием.

— Что это, гроза в мае? — удивился бывший поручик Лисовский, который должен был нести первую вахту.

— Нет, — ответил Ломоносов мрачно. — Кто-то рванул пороховой склад в Зерентуе. Значит, дело уже началось.

— Что же делать?! — Немедленно вскочили все на ноги, растерянные и возбужденные.

— Откладывать нельзя. Спускаемся вниз и берем каторжную казарму, — распорядился Ломоносов. — Ты нас поведешь! — Палец Петра уткнулся в беглого Орлова. — Если предашь — я тебя убью.

— Зачем же мне вас предавать, — засмеялся беглый разбойник. — С вами у меня надежа.

Они стали быстро спускаться в долину. Внизу копыта коней обвязали тряпками, благодаря чему, лишь оказавшись рядом, можно было услышать глухой топот да иногда лошадиное всхрапывание. Так они проделали весь путь до тюремной казармы, который безошибочно указывал им беглый разбойник. Коней они оставили примерно в полуверсте от цели. Коноводами Ломоносов назначил гренадера Рыпкина и прапорщика Шимкова — он знал, что эти люди не сбегут, даже если небо будет рушиться на землю.

Ночь была тиха. Подобравшись поближе, в свете горевших перед входом факелов, Ломоносов увидел двух часовых в черных казачьих киверах. Чуть в стороне тускло светилось окно караульни, где, по словам Орлова, находилось до десятка казаков. Петр молча сделал знак гренадеру Стрелкову, одному из самых рослых своих подчиненных: вдвоем они должны были подобраться к часовым и, оглушив без шума, спеленать как малых детей.