(символизмом), но и с математикой, благо ряд адептов по принципу простой аналогии отождествили энергетическое действо с прерывными математическими функциями.

Придание имяславцами особого магического значения имени Христа, по существу заменяющего молитву (и храм) сущностно перекликается с тем направлением «светской» лингвистики, которое в советской науке XX века будет связано с именем Михаила Бахтина – ученика «последнего розенкрейцера» Бориса Зубакина, а с сектантской обрядовой практикой мы встретимся в ходе «оранжевой революции» на Украине, в лице харизматичекой секты «Посольства Божиего» – ветви американского «Слова веры». Вполне закономерно наследие имяславцев интересует самую активную фигуру современного церковного раскола – бывшего чукотского архиепископа Диомида.

Любопытно, что Линдон Ларуш, как раз являющийся последователем того направления теоретической математики, которое связано с прерывным функциями (учение Г. Кантора о множествах и др.), не усмотрел никакой аналогии между этим направлением (которое применяется им к усложняющимся рядам феноменов и ноуменов) и т. н. «единением с Богом через его имя». Независимо от отечественных авторов он провел параллель между угнездившейся в Афоне ересью и традицией исихазма (как и А. Ф. Лосев), но также с гностическим сектантством (богумильством), придавая значение именно экстатическому элементу. Эта параллель, на первый взгляд представляющаяся предвзятой и произвольной спекуляцией, угадывает гностический характер отождествления слова с энергией и соответственно, подмены словом «дела, без которого вера мертва» в традиционном христианском понимании – иначе говоря, в замене христианства упрощенным восточным культом.

Действительно ли Фаррар оказал влияние на основоположников имяславия? Придворный историк английской королевы почитает универсалистов и находит выход из сотериоло-гических загадок в объединении церквей (не только христианских). Имяславная практика – не только искажающая, но и упрощающая, примитивизирующая обряд – также деиден-тифицирует божество: вполне можно представить себе коллективный молитвенный акт с участием молчащих, или напротив, взывающей к небесам смеси рас и народов, в том числе самых примитивных, и сводящих к этому все религиозное действо. Рубеж XIX и XX веков был периодом расцвета пантеизма и образованием новых упрощенных культов; то же характерно для рубежа XX и XXI вв. Более того, с наступлением 1900 и 2000, а затем 2012 года были связаны трансцивилизационные, активно рекламируемые через СМИ апокалиптические мифы. Первым таким эпизодом было назначение «конца света» на 1492 год, который в России распространяли прибывшие из Италии и пустившие корни в Польше эбиониты.

Имяславие было «палкой о двух концах», запущенной в колеса традиции (по-английски этот прием именуется monkeywrench). С одной стороны, его «изобретатели» были талантливейшими деятелями информационно-психологической войны: составляя ничтожное меньшинство в Церкви, они присвоили оппонентам ярлык «имяборцы», и в представлении многих читателей стали восприниматься как сопоставимая сила. Их антикоррупционнный пафос привлекал леволиберальную интеллигенцию. С другой стороны, при удобном случае они ссылались на Иоанна Кронштадского, которого больше всего почитала аудитория «Московских ведомостей», и которому покровительствовала Великая княгиня Елизавета Федоровна.

Образ Иоанна Кронштадтского вложил свою лепту в бесплодную и болезненную поляризацию русской интеллигенции. Его громогласная полемика со Львом Толстым болезненно действовала на либералов. Сам же Толстой, оказываясь мишенью «правого клерикала», помимо своей воли оказывался близок атеистической левой аудитории, удостаиваясь сочувственной оценки Лениным как «зеркало русской революции». Сама же Русская православная церковь, как и имперская власть, оказывалась под ударами с двух сторон. Точнее, с трех – ведь в дела иерархии бесцеремонно вмешивался Распутин, став еще одним источником раздора, оборонительной риторики и роковой самодискредитации в тяжелую минуту истории.

Синтез имяславия совпадает по времени с дроблением элит, знаменуя «приумножение сущностей», то есть относится (несмотря на вербальное противопоставление «имяславцы-имяборцы») не к «операциям раздела», а к операциям «замутнения», «завихрения», которые полвека спустя назовут технологиями комплексности, или хаоса. Это лишний довод в пользу предположения о том, что исход политического и духовного кризиса в России виделся внешней, третьей стороне не в войне двух проектов (красного и белого), а в войне «всех против всех». В том же контексте уместно рассматривать и изначальный духовно-организационный замысел обновленчества

Стереотип генерирования харизматических сект и «отклоняющихся» церквей для смыслоразрушающих целей – классический английский почерк. Без непосредственного и целенаправленного участия британцев в Индии не возникла бы секта «ахмадийя», ставшая затем партией в Пакистане; не возродилась бы иерархия исмаилитов, к которым принадлежал первый президент Пакистана М. А. Джинна; не возникла бы бахаистская «церковь». Антисистемные (по Л. Н. Гумилеву) культы могут использоваться как для долговременного геополитического планирования (джайнизм в Индии), так и в режиме «прицельной» мобилизации, когда из уже созданной среды рекрутируется энергетически заряженная группа.

Спустя 70 лет одним из самых ярких и прогностически важных признаков Третьей смуты станут новые эксперименты с религиозным сознанием посредством сект, выдающих себя за наследие «катакомбной» – то есть как бы подлинной, неискаженной церкви – Богородичного центра, виссарионовцев, Белого Братства, «Церкви Апокалипсиса» Лазаря Каширского и прочих синтетических продуктов, производство которых стереотипно начинается с целенаправленного поиска и «раскрутки» аномальных личностей. Библия «нового евангелиста» Виссариона издана на британские средства в Казани.

Выбор чувствительных точек на карте остается столь же изощренным, как и ранее. И этот эксперимент – явно не последний. Религиозные манипуляции на Кавказе не только внешне напоминают диверсии XIX века, но иногда являются их прямым воспроизведением. Пример тому – опубликованная беседа экс-посла Великобритании в СССР сэра Роберта. Брейтуэйта с соучредителем компании Far West LLC Антоном Суриковым, которому предлагалось повторить в Черкесии опыт Дэвида Уркварта.

Профессор Джорджтаунского университета Кэрол Квигли, а затем Линдон Ларуш, систематически изучавшие британскую политику, отмечали ее главной особенностью преемственность имперских стратегий, передающихся по наследству в аристократических родах. Доказательствами этой преемственности явились и Вторая мировая война, и Третья смута, и нынешний кризис Европы, вся тяжесть в разрешении которого ложится на Германию.

В свою очередь, сквозной особенностью самой британской геополитики они называли предельный цинизм, замешанный, во-первых, на аксиоме расового превосходства, во-вторых, на традициях торговых манипуляций, заимствованных у Венеции.

Переход статуса сверхдержавы, «владычицы морей» от Великобритании к США – результат не только переселения за океан наиболее активной части британского населения, но и переноса системообразующих мозговых центров – как в рамках параполитических структур, так и под эгидой элитной университетской системы, сложившейся в США еще до Декларации независимости. Однако окончательное усвоение британского стиля геополитического мышления и практики относится к периоду Второй мировой войны, когда а) финансовые структуры и олигархические семьи США получают максимальные прибыли, б) складывается разветвленная и специализированная разведывательная система, заимствующая британский опыт теневого самофинансирования, в) формируется самый многообразный и технически оснащеный в мире информационно-пропагандистский комплекс, включая все жанры киноискусства для всех вкусовых и возрастных аудиторий.

Маска, я тебя знаю

Осуществимость военно-политических задач, которые ставит перед собой