Грант Б. 2607 Виа Ривера… .962-3504

Она замычала, точно взяли первую ноту на виолончели, которая десятилетиями валялась на чердаке. Сколько же смысла таится в записи телефонного справочника! Часы, дни, годы, которые Б. Грант провел в определенном доме на определенной улице, доступный каждому, кому ведом его драгоценный номер. Она не знала наверняка, что это именно Брэдли, но вдруг? Неделю за неделей она ходила в библиотеку, бесцельно бродила вдоль полок и ни разу не догадалась его поискать. Ключ от ее сердца был спрятан на видном месте.

Она взяла с деревянного подноса карандаш и листок бумаги, переписала адрес и телефон, сунула листок в карман пальто, к сигаретам. Она в такой спешке убегала из стоматологической клиники после трех с лишним часов в обществе Софии Серафимидес, что забыла отдать ей двадцать долларов. И эти деньги (в обоих случаях добытые нечестным путем) очень ей пригодились, когда она проходила мимо городской аптеки и вспомнила о более эффективных средствах сбросить вес и справиться с тревогой. Она обзавелась средствами, к тому же теперь у нее появился мотив. Она воображала, будто уже похудела на тридцать фунтов и пишет Брэдли милое непринужденное письмо – о том, что у нее все хорошо, рассказывает что-то оригинальное и живое о каждом из своих четырех детей, без слов давая понять, что она совершенно исцелилась, выстроила себе простую хорошую жизнь и ему нечего ее опасаться. А ты? Еще пишешь стихи? Как поживает Изабелла? Как мальчики? Наверное, у них уже свои семьи…

У заднего крыльца библиотеки, на клочке снега, ноздреватого от неравномерно рассыпанной соли, она закурила очередную сигарету. Оказалось, она мечтала об этом тридцать лет. Признавшись во всем Софии, она словно сдвинула надгробную плиту с могилы чувств и обнаружила там на диво нетленную одержимость Брэдли Грантом. Описывая ее Софии во всех подробностях, воскрешая в памяти грехи, которые совершила в ее власти, она вновь осознала ее границы и вспомнила, как точно они повторяют очертания ее личности. Казалось, после тридцатилетнего перерыва страсть к Брэдли стала только крепче – крепче любого истерзанного чувства, которое она питала к Рассу. Брэдли будоражил ее, как Рассу не удавалось и вряд ли удастся, поскольку лишь с Брэдли она могла вполне быть собой – полоумной грешницей. Среднезападным вечером стоя в снегу за библиотекой, вдыхая дым сигареты, она перенеслась в дождливый Лос-Анджелес. Мать четверых, душой двадцатилетняя.

Пересказывая Софии события, приведшие к тому, что она убила в себе нерожденную жизнь, заключила подлую сделку с хозяином дома, где прежде жила Изабелла Уошберн, Мэрион чувствовала, что связь между пышкой и пациенткой пропадает. Пожалуй, прежде Мэрион представляла, как во время рассказа судорожно вздыхает от стыда, как хватается за бумажные носовые платки, но исповедоваться в худших грехах психиатру совсем не то, что исповедоваться католическому священнику. Ни страха, что Бог осудит такое ничтожество, ни сострадания к крестным мукам Господним за ее прегрешения. С Софией, мирянкой, гречанкой, относившейся к ней по-матерински снисходительно, Мэрион чувствовала себя непослушным ребенком. Мысленный рычажок, которым она щелкала в юности, никуда не делся, и его можно было выключить. Мэрион рассказывала решительно, и душа ее воскресла вместе с безрассудной девчонкой, влюбленной в Брэдли. София с каждым ее словом мрачнела, так что в конце концов это даже позабавило Мэрион. Удовлетворение, которое она испытывала, объясняя пышке, какой она, Мэрион, на самом деле дурной человек, напомнило ей, с каким удовольствием она изводила непослушанием Роя Коллинза, своего дядю и опекуна. В конце, вспоминая, как лос-анджелесский полицейский под проливным дождем вынужден был ловить сбрендившую девицу, Мэрион даже хихикнула.

Видимо, из-за ее смешка пышка нахмурила брови.

– Мне очень жаль, что вам столько пришлось пережить, – сказала София. – Это многое объясняет, и я еще больше восхищаюсь вашей стойкостью. И все же я кое-чего не понимаю.

– Мы обе знаем, что это значит, не так ли?

– И что же?

Мэрион нахмурилась, передразнивая психиатра.

– Вы меня осуждаете.

– Из вашего рассказа, – бесстрастно продолжала София, – следует, что в ранней молодости вас соблазнил женатый мужчина. Потом вы вышли замуж за человека, с которым не могли быть собой. И теперь рассказали мне, что над вами жестоко надругался извращенец. А вам не кажется…

– Я знала, что делаю, – перебила Мэрион. – В каждом из этих случаев. Я понимала, что это дурно, и все равно делала.

– Прошу прощения, но чем вы провинились перед Рассом?

– Я обманула его. А теперь он обманывает меня. Что с того?

– Вы предложили ему свою жизнь, и он согласился. А теперь ему надоело, захотелось чего-то нового.

– У нас с Рассом сейчас действительно не все хорошо. Но сравнивать его с хозяином того дома – это слишком. Расс как ребенок.

– Я и не сравниваю. Тот хозяин…

– А уж с Брэдли – и подавно. Брэдли был честен со мной, он хотел того же, что и я. Мы любили друг друга, и он никогда меня не обманывал. Он не виноват, что я спятила.

– Правда?

– Да, правда. Я ненавидела его, когда была сама не своя, но как только пришла в себя, уже на него не злилась. Мне было стыдно, что из-за меня ему пришлось пережить такое.

– Вы чувствовали себя виноватой?

– Безусловно.

– Почему всякий раз, как мужчина причиняет вам зло, вы чувствуете себя виноватой?

Стремительную Мэрион раздражало, что София так медленно соображает.

– Я же только что объяснила. Я плохой человек. Я хотела убить своего ребенка и сделала это, как сумела. Тот хозяин дома не вызывал у меня даже ненависти, только дикий страх. То есть да, конечно, он дурной человек. Но в его пороках я видела отражение собственных. Вот почему я так боялась его.

София на миг прикрыла глаза. Раздражение явно было взаимным.

– Постарайтесь меня понять, – сказала София. – Постарайтесь представить милую ранимую девушку немногим старше вашей дочери. Подумайте о том, как ей было страшно, какая она была беспомощная. А потом представьте мужчину, который при виде такой вот девушки первым делом думает, как бы вынуть пенис и воспользоваться ею. И на этого человека, по-вашему, похожа та девушка?

– Ну, пениса у меня нет, так что…

– Неужели вы тоже первым делом решили бы воспользоваться чужой беззащитностью?

– Вы забываете, как я обошлась с женой Брэдли. Явилась к ней в дом и намеренно причинила ей боль. Она ведь тоже была передо мной беззащитна, разве нет?

– Я так поняла, на самом деле вы злились на Брэдли.

– Лишь потому, что я тогда была не в себе.

– Мне кажется, злость – оправданная реакция на то, как он с вами поступил.

Мэрион покачала головой. Не успела она отыскать потерянное сокровище, как пышка попыталась его отобрать.