К бабушке Стаса, Марии Денисовне, проживающей в доме по улице Ольховской, недалеко от Казанского вокзала, Матвей заявился пораньше, в начале восьмого утра. Старушка уже встала и хлопотала на кухне, когда в квартиру зашел «друг отца Стаса». Она так и не поняла причин, по которым Матвей выдал себя за «друга» и стал помогать ей и мальчишке. В глубине души она подумывала о «замаливании грехов», совершенных «раскаявшимся» Соболевым, однако никогда ни о чем его не спрашивала и встречала всегда с радостью. Однако сегодня Мария Денисовна была явно не в духе, куталась в платок и норовила отвернуться, пока Матвей не разглядел на лбу ее лиловые пятна, а на щеке свежую царапину. Задержал старушку, мягко дотронулся до щеки, кивнул на дверь спальни.

– Он?

– Да это я упала, запнулась о половик, ноги-то уже не ходят совсем… – начала Мария Денисовна и заплакала, закрывая лицо ладошками.

– Стас спит?

– В зале, на диване. Побил Сергей его вчера крепко, не пустил никуда. Вы уж не серчайте на него, пьет ведь кажен день…

Матвей шагнул к двери спальни, и старушка ухватила его за рукав.

– Матвей Фомич, ради Бога, вы уж с ним… помягче. Когда трезвый – вроде и неплохой человек, а когда пьяный…

– Не беспокойтесь, Мария Денисовна, – усмехнулся Матвей. – Человек я мирный, драться не люблю.

В спальне воняло перегаром, немытым телом и носками, вещи отца Стаса валялись разбросанные по всей комнате, у кровати стояли пустые бутылки из-под пива и водки. Сам постоялец лежал поперек кровати в трусах, упрятав голову под подушку. Матвей смог теперь рассмотреть его во всех деталях.

Был тридцатипятилетний «гроза бабушки и сына» хил, тщедушен, рыж, носил бороду и усы – Матвей снял с лица подушку, чтобы разглядеть его – и не мылся, наверное, с месяц. На тыльной стороне ладони правой руки были выколоты имя Сергей и кинжал, на левом плече – русалка и еще один кинжал.

Покачав головой, преодолевая брезгливость, Матвей взял его на руки, отнес в ванную и пустил воду. Вымыл с мылом, затем пустил ледяную воду и сунул голову Сергея под струю. Тот задергался, замычал, пытаясь освободиться, стал ругаться, хрипеть и кашлять, перепугав Марию Денисовну, которая прибежала в ванную спасать зятя. Матвей выпроводил ее и продолжил приводить пьяного в порядок. Через десять минут ему удалось это сделать, а так как Сергей сам идти не мог, пришлось нести его в спальню завернутым в простыню. На пути встретился проснувшийся Стас с синяками на лице, на плечах и худеньких руках. Несмело глянул на Соболева снизу вверх.

– Лечить будешь?

– Буду, – усмехнулся Матвей. – Потом тебя.

– Меня не надо, на мне все заживает как на кошке.

– Разберемся.

Матвей распахнул дверь в спальню, свалил запеленутого Сергея на кровать и закрыл дверь. Сел напротив, настраиваясь на воздействие и сдерживаясь, чтобы не дать алкоголику по морде.

– Кто ты такой? – просипел Сергей, синий от холода и алкогольной абстиненции. – Опохмелиться дашь? Помру ведь.

– Не помрешь, – сказал Матвей. – Сядь!

– Чего?

– Сядь! – Слово прозвучало, как щелчок кнутом.

Сергей вздрогнул, широко раскрывая еще мутноватые глаза, повозившись, сел, и в этот момент Матвей обрушил на него свой раппорт мыслевнушения.

Бывший зэк, отсидевший за кражу и разбой пять лет в Самарской колонии, прошедший огни и воды, не допускавший мысли, что калечит своим поведением душу сына, получил вдруг сильнейший шок, который лишил его способности говорить и думать. У него даже сердце остановилось на несколько секунд, пока Матвей не заставил его заработать снова.

– Теперь слушай и запоминай, – негромко, но твердо сказал Матвей. – С этого момента ты перестаешь пить! Повтори!

– Перестаю… пить… – механически повторил Сергей.

– Устраиваешься на работу!

– Устраиваюсь… на… работу…

– Никогда больше никого не тронешь пальцем!

– Никого… не трону…

– Каждый раз, когда тебе захочется сделать что-нибудь во вред людям, а тем более близким, ты будешь чувствовать себя плохо! Понял?

– Буду чувствовать…

Матвей подумал немного, что-то ему вдруг не понравилось в поведении Сергея, и он жестко добавил:

– Ударишь Стаса – умрешь! А теперь спи полчаса.

Рыжебородый родитель мальчишки рухнул на кровать и закрыл глаза.

В комнату заглянул Стас, кинул взгляд на отца, потом на Матвея.

– Он… живой?

Матвей нахмурился. Вопрос был ему неприятен.

– Живой, живой. Давай я тебя посмотрю.

– Не надо, само заживет. Ты ему сказал, что я буду у тебя жить?

– Не сказал, но он больше не будет драться и пить.

– Правда?!

– Правда.

– Тогда я сегодня приду, можно?

– Приходи. – Матвей взъерошил волосы мальчишки и вышел, едва не столкнувшись с Марией Денисовной. Старая женщина смотрела на него ясными слезящимися глазами, в которых тихо светились вопрос и надежда.

– Все будет хорошо, – улыбнулся он, чувствуя, как под этим взглядом внутри его зашевелился холодный ком мрака и потянул щупальца к языку. – Он скоро встанет и будет трезвый как стеклышко. И будет вести себя тише воды ниже травы. – Щупальце мрака достигло языка, и Матвей добавил со смешком: – А не будет – заставим!

– Спасибо, Матвей Фомич, – поклонилась бабушка Стаса, прижимая к себе голову обнявшего ее внука.

Мрак заставлял Матвея и дальше говорить в том же духе, однако он пересилил себя. Выйдя из дома, он нашел работающий телефон-автомат и позвонил Дикому:

– Что нового, Валентин Анатольевич?

– Ничего хорошего, капитан, – ответил начальник «Смерша». – Ельшин получил санкцию директора на задержание всех участников операции «Перехват». А так как трое из них уже мертвы, можете представить, какая участь ожидает остальных. – Генерал помолчал. – Среди них ведь есть и ваш приятель, Балуев?

– Что еще?

– Борису стало лучше, потихоньку выздоравливает. Сегодня иду на прием к Бондарю. Пора выходить на главных действующих лиц по делу о похищении секретного оружия. Кстати, след партии «глушаков» ведет на дачу Генриха Герхардовича.

– Удачи вам, генерал. Но поберегитесь, вы наверняка уже в прорези прицела киллеров Ельшина. Я нужен?

– Пока нет. Если понадобитесь – вызову. Зачем звонили?

– Нужна квартира, о которой знали бы только я и вы.

Дикой не отвечал минуты две.

– Запоминайте адрес: улица Живописная, тридцать четыре, корпус два, квартира четырнадцать. Ключи передам я лично, когда скажете.

– Тогда до связи. – Матвей повесил трубку, вышел из будки на углу Ольховской и Басманного переулка, откуда звонил, и вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Так мог смотреть только Матфей-Хранитель, но, как ни старался Соболев определить его местонахождение, сделать этого не смог.