Значительно позже Зигмунд Фрейд использовал этот миф, чтобы объяснить тот бессознательный импульс, который заставляет мальчиков влюбляться в мать и желать смерти отцу.

Эдмонд Уэллс, Энциклопедия относительного и абсолютного знания, том VI

Нос корабля разрезает волны. Ветер усилился, и парусник Медузы быстро несется вперед, слегка наклонившись набок.

Я стою на носу, и ветер хлещет меня по лицу. Я смотрю на берег. Отчетливо видно Первую гору, окруженную долинами и лесами. Мне кажется, что я вновь бегу с Дельфиной на остров Спокойствия. А что, если жизнь – это всего лишь повторение одних и тех же событий, с незначительными изменениями?

Я узнал Континент мертвых.

Я узнал Империю ангелов. То же самое, но «с незначительными изменениями».

Я узнал Царство богов. То же самое, но «с незначительными изменениями».

По большому счету всегда одно и то же. Различаются только некоторые детали.

Я видел Зевса на вершине Первой горы.

А кого я увижу теперь, на вершине Второй? Великого Бога? То же самое, но «с незначительными изменениями».

Я улыбаюсь, но тут же снова становлюсь серьезным.

Возможно, там я встречу Творца.

9.

Бога, стоящего над всеми другими богами.

Получу ответ на все вопросы.

Не знаю почему, но вдруг мне становится очень грустно (реакция на недавнее веселье?).

На небе, по которому ползут облака, появляются первые звезды.

В детстве, когда мне было грустно, я поднимал голову и смотрел на небо. И тогда мои проблемы казались мне ничтожными по сравнению со Вселенной, которая поглощала меня.

Сколько разочарований в личной жизни, профессиональных неудач, предательств, унижений пропустил я через себя, глядя на небо…

И теперь, когда прошлая жизнь осталась позади, я снова поднимаю глаза к небесам и снова обретаю покой и понимание, что все относительно.

Разумеется, я по-прежнему на что-то надеюсь, испытываю страхи, тревоги и желания.

Не умереть. Встретиться с Творцом. Быть любимым. Спасти Дельфину. Понять.

Зачем я родился. Почему я страдаю. Зачем я живу. Почему умру.

– Я иду, – кричу я навстречу ветру. – Создатель, ты слышишь? Я иду!

Небо в ответ покрывается тучами, вспыхивает молния.

– Со мной это не пройдет. Я знаю, что такое молния!

Черное небо нависает над нами и разрывается.

Апокалипсис.

Это слово ошибочно используют, говоря о конце света, в то время как оно на самом деле означает «срывание покрова с Истины».

Тучи рассеиваются. Небо проясняется.

Меня снова охватывает ощущение, что я переживаю приключение и иду навстречу неизведанному.

К Истине?

Погода становится все лучше. Вечереет. Вдруг мы замечаем вдали огни. Эдмонд Уэллс передает мне бинокль. Грифоны, держа в лапах факелы, готовятся к ночному сражению. Они мелькают в небе с мечами, выпускают горящие стрелы.

Афродита была права. С наступлением ночной прохлады бои возобновились. Где-то на западе к небу поднимается столб черного дыма.

Глухие удары, крики, грохот камней, звон металла – это означает, что началась битва, в которой сошлись боги, сражаясь за право контролировать ворота, ведущие на Елисейские Поля.

– Они ищут смерти, – говорит Афродита, подходя ко мне. – Я знаю Ареса. Он хочет умереть с оружием в руках. Он не стремится победить, просто жаждет воинских почестей, пусть и посмертных.

– Война продлится долго, – отвечаю я. – Силы примерно равны.

– Может даже дойти до рукопашной, – философски замечает Афродита.

Мы слышим крики раненых грифонов. Еще один столб дыма поднимается на юге.

– Битвы идут по всем острову, – говорю я.

– Похоже, они подожгли Олимпию.

– Боги сошли с ума, – вздыхает Уэллс. – Это апоптоз.

– Что это такое? – спрашивает Афродита.

– Иногда в организме, – объясняет Уэллс, – клетки вдруг начинают чувствовать себя ненужными. Тогда они кончают жизнь самоубийством, чтобы больше не воспроизводиться. Они приносят эту жертву бессознательно, все происходит само собой.

– Они саморазрушаются, потому что чувствуют себя ненужными и не хотят мешать?

– Таков замысел Природы, – говорю я. Мы смотрим на столбы дыма.

– Теперь вернуть все, как было, уже невозможно, – признает Афродита.

– Нужно смириться с мыслью, что наша судьба впереди или нигде.

– Никого, кроме нас, не осталось, – добавляет Уэллс, уходя.

Богиня с золотыми волосами и изумрудно-зелеными глазами смотрит на меня.

– Давай займемся любовью, – шепчет она. – Я как растения. Со мной нужно много разговаривать и много поливать.

Это же слова Маты Хари!

И, переходя от слов к действию, она целует меня.

– Нет, не здесь. Не сейчас. Не так. Она вопросительно смотрит на меня.

– Что с тобой? Ты думаешь о других? Если тебя это волнует, они ничего не увидят.

– Я… я…

– Ничего не говори. Я поняла.

И она, оскорбившись, уходит. Эдмонд Уэллс возвращается.

– Что-то Афродита не в себе.

– Я сказал, что не хочу сейчас заниматься с ней любовью.

Мой бывший наставник вздыхает.

– Думаю, ей еще не приходилось слышать такого.

– Рано или поздно это должно было случиться. Эдмонд Уэллс протягивает мне бумагу и карандаш.

– Для того чтобы продолжать путешествие, нам нужно представлять себе, как выглядит остров. Летая на Пегасе, ты видел его сверху.

– Он имеет треугольную форму. Здесь, на западе, Олимпия. Первая гора, думаю, в самом центре.

Я набрасываю очертания Эдема.

– Вторая гора за Первой, дальше на восток.

Я рисую кружок между Первой горой и краем острова.

– Что ты видел сверху? – спрашивает Эдмонд Уэллс.

Закрыв глаза, я вспоминаю полет на крылатом коне.

– Южный берег отвесный и скалистый. Дальше на восток рифы. Нужно будет сбросить скорость.

Эдмонд хмурится и задумчиво уходит, унося карту.

Вдруг меня охватывает беспокойство, и я спускаюсь в каюту. Вытаскиваю рюкзак, достаю из него дубовую шкатулку. В этот момент в приоткрытый иллюминатор влетает что-то, что сначала кажется мне бабочкой, спасающейся от чайки. Я захлопываю иллюминатор, чайка ударяется клювом о стекло, и начинает пронзительно верещать, словно я лишил ее обеда.