— Отвали от меня! Как ты мне надоела! Отстань! — Он не хотел даже смотреть на нее.

— А правда всегда глаза колет! — Алена почувствовала, что вправе уколоть его посильнее. А ей очень хотелось его уколоть. Она действительно провела вовсе не сладкий год. Тот, первый, летний суд был отложен, дело отправили на доследование, и на какое-то время ее все-таки поместили под стражу. Правда, Алексей, надо отдать ему должное, постарался максимально сократить срок ее пребывания и в тюрьме, и в психушке. Но когда наконец ее отпустили домой, она обнаружила, что муж изменился неузнаваемо. Он будто с брезгливостью и презрением отодвинулся от нее, а она искала жалости и сочувствия и не могла понять, за что, собственно, он стал ее презирать.

Ужас, какие начались у них ссоры! Они били словами по самому больному, ничего не щадя. Ребенок, их сын, пока Алена отсутствовала, находился у бабушки. Остался он у нее и теперь и был поглощен сугубо своими проблемами. Алена с ужасом поняла, что отвоевала мужа, но осталась одна. Но быть одной никогда и никак не входило в ее планы. Тюрьма выявила в ней самые грубые, затаенные стороны. Тюрьма ее озлобила и закалила. Алена стала цинична и не скрывала этого, постоянно ругалась, обо всем говорила с нескрываемой злостью. Это был не тот снисходительный, все понимающий, все прощающий легкий цинизм, присущий врачам, который Алексей отмечал в разговорах у Наташи, это был цинизм жестокого прямолинейного человека, уподобляющегося зверю, когда тому грозит голод.

Алене грозило безденежье. Сколько всего передумала она за этот год! Но думала она не о прошлом, о будущем! Наплевала бы она теперь своему пропитому муженьку прямо в рожу, если б знала, чем ей заняться, где взять денег! Замуж снова — никто не разбежался, не предлагают. Даже секретаршей ее не возьмут — не знает она ни иностранного языка, ни компьютера. Не уборщицей же идти, да еще от прежнего-то образа жизни! Правду говорят, от хорошего к плохому переходить тяжелее! Нет уж! Она должна заставить своего слюнявого Фомина взяться за ум!

Ну подумаешь, пришила она эту заразу зазря! А пусть не лезет! И поделом! Алена довольно ухмыльнулась. Надо же, никогда не стреляла, а тут с первого раза умудрилась попасть! Видимо, разозлилась уж очень.

Ну да Бог с ней, Фомин в этом сам виноват, нечего было разводить тогда вечер воспоминаний! Что же теперь, думать об этом всю оставшуюся жизнь? Может, в монастырь ей еще прикажут идти? Антона на следующий год, если не поступит в институт, в армию могут забрать, о нем надо думать! А где ему поступить, если он без матери совсем отбился от рук? Домой ночевать уж совсем не приходит, мотается черт знает где! Да и она после этой дурацкой тюрьмы подурнела… Ей нужны деньги! Деньги! На косметику, массаж, шейпинг… Уехать бы за границу, в Италию… Хоть на год, чтобы отдохнуть, все забыть… Деньги!

Где их взять? Только один она видит выход. Алексей должен прийти в себя и работать. Работать, работать и еще раз работать, как завещал всем великий вождь пролетариата. (Великий вождь, правда, к слову сказать, завещал всем учиться, но Алена классиков знала лишь понаслышке.) В конце концов, Алексей же помог выбраться ей из тюрьмы. Долг платежом красен. Она должна Алексею помочь! Без нее он сопьется и пропадет! Алена решительно сцепила зубы и подсела к Фомину на кровать.

— Ну, Алеша, Алешенька!

Он, застонав, зажмурил глаза, а она продолжала его трясти, пока он не выдавил из себя:

— Ну что тебе?

— Ты пойдешь на работу?

— Зачем?

— Как зачем, Алексей? В доме нет денег, мы живем в долг! Ты должен идти на работу и там работать, не пить!

— Обменяй доллары!

— Сколько можно менять? Мы и так живем на старых запасах! Ты скоро год ничего не приносишь, сплошные убытки!

— Убытки у нас из-за твоих адвокатов, докторов и милиционеров! Забыла уже, что писала в записках? Не помнишь, как давала указания, сколько надо дать тому, этому и еще другому? А теперь я иди вкалывай?

— Ну послушай, теперь уже все позади! Надо снова начать жить!

— Я не хочу жить!

— Почему? Ведь вначале было все так хорошо! Ты меня успокаивал, даже жалел, говорил, что мне ничего не будет… Даже шубу мне новую замечательную купил! Когда я приехала в ней на суд, все только ахнули!

— Вот теперь ее и продай!

— Ну еще чего! А кто мне новую-то купит? Ты теперь неизвестно когда еще на ноги встанешь, а я не привыкла ходить плохо одетой! Я у тебя еще ого-го! Разве не видишь?

— Особенно после того, как отмылась и вставила передний зуб.

— Алексей, как ты можешь! Ведь я его потеряла в тюрьме!

— Да знаю я, орехи грецкие грызла! Не строй из себя диссидентку, не я тебя в эту тюрьму затащил!

— Да, грызла орехи! А что, скажешь, мне без витаминов нужно было там сидеть?

— Ну и не жалуйся! Даже у обезьян хватает ума орехи раскалывать, а не грызть!

— Алексей, поцелуй меня! Я твоя обезьянка!

— Отвяжись! Голова трещит! — Он опять отвернулся и застонал.

Алена унеслась в кухню и растворила аспирин в стакане холодной воды.

— Пей, несчастный алкаш!

— Как ты смеешь, скотина! Мерзавка и тварь!

— Ах, урод! Содержи меня, если женился на молоденькой! Алексей привстал на постели:

— Посмотри, сколько у тебя тряпок, побрякушек, мехов! Все тебе мало! Ненасытная тварь! Дачу продай, наконец! — Он уже не в первый раз заговаривал о необходимости расстаться с дачей для покрытия текущих расходов и многочисленных долгов.

Этой мысли Алена вынести не могла. Дачу строили несколько лет, она была Алениной гордостью, маленьким монп-лезиром на берегу Балтийского моря. Смириться с потерей дачи было выше Алениных сил. Да, главное, из-за чего? Из-за того, что ее муженек пребывает в депрессии из-за какой-то бабы?

— А этого ты не хочешь? На, выкуси! — И она поднесла к самому его лицу неизящную фигу.

Изо всех сил он сжал ее наглый толстенький кулачок, так что хрустнули пальцы с накрашенными ногтями. Алена завизжала от боли и страха.

— Отпусти мою руку! Слышишь, козел? Он медленно, с усилием разжал свой кулак.

— Никогда больше не лезь ко мне, поняла? Я не питаюсь объедками, в том числе объедками каких-то водил!

— Ах вот ты со мной как! Ну, погоди, старый хрен! — Алена выскочила из комнаты, и он подумал, что, может быть, наконец сможет побыть один до утра. Он, конечно, был пьян, но в таком состоянии думать ему было легче. Трезвым он не мог сконцентрировать мысли вообще.

Он даже и сам не мог точно определить, в чем была причина его депрессии. Но одно он понимал точно — не из-за того, что любил Наташу. Больше того, он даже на нее злился! Зачем она стала ему звонить? Неужели не могла найти какой-нибудь другой выход? Он жил так безбедно, спокойно! Нет, она принеслась, растревожила душу, покой! Эта дура Алена подоспела тут со своим выстрелом. Он и не думал, что она знает, где лежит пистолет. Видно, бес действовал ее рукой! И вот Наташи теперь больше нет. Что она хотела? Оставить его навсегда с омерзительным чувством вины? Ведь он же кричал ей, предупреждал об опасности! Если бы она спряталась за ствол дерева, Алена не смогла бы в нее попасть! Так она взяла и, как назло, вышла! А может, и действительно сделала назло! С нее станется!