почти уверен, что ни Эйзенштейн, ни Гриффит, ни Мельес… Ну, Мельес, может быть, в какой-то степени и думал об этом, но уж Эйзенштейн точно не думал о лауреатстве и о том, сколько он за это заработает. Ему интересно было сочинять, работать с новым средством выражения – с кинематографом, искать, выдумывать, пробовать, рисковать, заводиться, подчинять себе единомышленников. И хулиганить!

Сейчас этого хулиганства мало, очень мало. Надо, мне кажется, начинать вот с таких вещей. Не с мысли: «Как бы мне сделать такое кино, чтобы понравиться продюсеру, который даст мне работу?» – это тупиковый путь, а радоваться тому, что ты что-то такое сочиняешь, придумываешь, вопреки существующим законам, совершенно не собираясь кому-то понравиться или не понравиться. Более того, отстаивая свою точку зрения!

Мне кажется, что из таких «хулиганств», совершенно формальных трюков потом и рождается все. Человек созревает.

Тем более это важно сейчас. Сегодня приходят очень молодые люди. Если раньше считалось, что режиссером может быть только человек солидный… Вот, там, Тарковский в двадцать два года пришел – тоже юный достаточно возраст, но он где-то уже учился, где-то был в экспедиции… Вот двадцать три или двадцать четыре – самый «тот» возраст, когда приходили в кино. Большинство.

Сейчас приходят семнадцатилетние. шестнадцатилетние приходят в кино. Что от них ждать? О чем они нам могут поведать?! Поэтому у них путь один, на самом деле – заниматься формотворчеством пока что, как это делали восемнадцатилетние Козинцев и Трауберг, как это делал двадцатилетний Эйзенштейн. Им еще нечего было, собственно, сказать о жизни, но им нравилось заниматься жонглированием изображения, искать возможности этого языка. И дальше, когда они созрели по-человечески, у них возникло и «о чем говорить».

То есть, я к чему это все? Молодые должны смелее, без оглядки заниматься поисками, заниматься формальными штуковинами. Потому что ждать от них глубины и серьезных смыслов невозможно в шестнадцать лет. Ну, невозможно!

Поэтому, пожалуй, вот это очень серьезное, как говорится, отличие. Люди очень молоды, очень неподготовлены к тому, чтобы, как мы с вами уже говорили, заставить зал дышать в такт изображению.

ЛН: А в действительности, окончив ВГИК, им удается достигнуть этой интересной жизни и высоких заработков?

ОШ: Нет, конечно (смеется)! Конечно, нет! Это беда вообще, понимаете? Все равно, очень трудно в этом смысле людей свернуть с дороги, по которой они идут. Очень трудно. Ну, с одной стороны, это хорошо. С другой стороны, просто иногда горько за них, потому что понимаешь, что их ждет не очень сладкая жизнь.

Все равно, здесь именно желание вписаться в контекст, в струю, потрафить всем, найти свое рабочее место – оно, как правило, и тупиковое тут (смеется). Потому что как раз это-то и неинтересно. К такого рода молодым режиссерам относятся как к дешевой рабочей силе.

Конечно, с огромной тревогой, с опасением относятся к людям, которые ярко себя выражают, потому что: «Чего он там натворит? Чего он снимет?» Но все равно, здесь, наоборот, любой продюсер сразу выделяет человека, который отличается «лица необщим выраженьем». То есть, у него есть индивидуальность, есть талант, самобытность. На вес золота нынче самобытность, талант! Это выражается в каких-то незнакомых, новых проявлениях экрана, чего сейчас очень мало.

Молодые режиссеры нынче такие скучные, такие старики, они такие трусливые… В наши дни нет, на самом деле, смелого кино. Кино наше, большое кино, совершенно отказалось от социальной тематики, совсем! Этого нет напрочь! Я уж не говорю о политических каких-то вещах. Тут вообще табу! А может, если бы были острой социальной или политической направленности фильмы – пусть спорные, пусть неоднозначные, пусть по-разному заряженные – но, возможно, это бы и привлекло зрителей.

ЛН: Вы говорите, что у кино нет воспитательной функции. А есть ли него какие-то функции и задачи? Какие цели, функции и решаемые задачи преследует искусство в целом?

ОШ: Мне кажется, что искусство, все искусство всех времен и народов, и кино, в том числе, если мы считаем кино искусством (что, на самом деле, спорно), столетиями занимается только одним простым вопросом: каков смысл человеческого существования, бытия, зачем человек рождается, зачем он приходит в этот мир, страдает, мучается, влюбляется, изменяет, геройствует и уходит, подчас бесследно, но спустя сто или двести лет он… Вот каков смысл? В чем затея? В чем замысел? Мне кажется, что в той или иной мере, в разных стилистиках, в разных художественных манерах, но все художники подсознательно, сознательно, как угодно, но пытаются найти ответы на эти вопросы.

Я не думаю, что есть один-единственный ответ. Их множество. И этот ответ никогда не будет окончательным, пока жив человек. И всякие новые поколения будут биться, задавать эти вопросы: зачем я пришел в этот мир, каков замысел, и как мне его угадать, и как мне его воплотить?

Пожалуй, это и есть главная задача искусства – все время пытаться помочь тебе ответить или, может быть, даже сформулировать эти вопросы. Наверное, так: сформулировать, кто еще не сформулировал, а кто сформулировал, тому помочь искать ответы. Быть хорошим собеседником, быть поводом, быть стимулятором дальнейших размышлений, споров или диалога. Вот, пожалуй, мне кажется, наиболее важная задача искусства. Единственно важная задача искусства, не исключающая и других задач!

Например, я также считаю, что немаловажной задачей искусства является психотерапевтическая функция. То есть человек, глядя на экран – ну это известно, да? – не только художник освобождается от каких-то своих фобий и комплексов, когда делает кино, но и зритель освобождается от агрессии внутренней, комплексов или фобий, наблюдая экранное произведение. Я считаю это очень существенной задачей искусства и кино, в том числе.

Есть и функция развлекательная, конечно. Неслучайно кто-то назвал Голливуд, и это название до сих пор вполне уместно, «фабрикой грез». Грезы, сны – не последнее в жизни человека. Они могут быть разными, эти сны. Это та подсознательная, параллельная жизнь, которой живет каждый человек. И это тоже, наверное… без этого нельзя. Поэтому, как ни крути, без кино, наверное, жить будет трудно.

ЛН: Почему небесспорно то, что кино является искусством?

ОШ: Потому что оно родилось как балаган, как аттракцион, как технический фокус. Вообще, о кино долгие годы не говорили как об искусстве. Оно началось с опытов, технических опытов, по сути. И дальше этот фокус стал использоваться, чтобы оживить человечков. Где? На рынке, на ярмарке. Для кого?

Для городского плебейского люда с не очень высокими вкусами, устремлениями, чаще всего – безграмотного. Чем проще – тем лучше, так сказать.

Более того, кино стало