Вместо этого я помогаю Кэлу подняться, забросив его руку себе на плечо. Он хромает – одну ногу у него сводят спазмы. Мне тоже больно, из раны на боку сочится кровь. Я зажимаю порез свободной рукой. Боль становится острее.

– Мэйвен под Казначейством. Там поезд, – говорю я, пока мы вместе ковыляем прочь.

Рука Кэла крепче сжимает меня. Он направляется к главным воротам, ускоряясь с каждым шагом.

– Я пришел сюда не за Мэйвеном.

Ворота нависают над нами, такие широкие, что в них могут проехать три транспорта в ряд. За ними – Ахеонский мост, который пересекает Столичную реку, упираясь в восточную часть города. Повсюду в черное грозовое небо поднимается дым. Я подавляю желание развернуться и броситься в Казначейство. Но Мэйвена наверняка там уже нет. Он вне моей досягаемости.

Все новые военные транспорты катят к нам, в небе визжат самолеты. Слишком много солдат, чтобы устоять.

– И каков план? – спрашиваю я.

Нас вот-вот окружат. Эта мысль пробивается сквозь шок и адреналин, заставляя сосредоточиться. Всё из-за меня. Трупы повсюду, Красные и Серебряные. Какая трата сил…

Кэл прикасается к моему лицу, заставляя меня повернуться к себе. Несмотря на творящийся вокруг хаос, он улыбается.

– Для разнообразия, он у нас есть.

Краем глаза я замечаю нечто зеленое. Чувствую, как кто-то хватает меня за руку.

И мир превращается в ничто.

Он задерживается, и мое сердце начинает бешено колотиться. Я подавляю прилив страха, превращая его в энергию, и разламываю позолоченные рамы от портретов, висящих в дворцовом коридоре. Хлопья позолоты превращаются в убийственные блестящие осколки. Золото – слабый металл. Мягкий. Податливый. Бесполезный в настоящем бою. Я бросаю их на пол. У меня нет ни времени, ни сил, чтобы возиться с тем, что слабо.

Перламутровые родиевые пластины на руках и на ногах вибрируют от адреналина, их яркие, как зеркало, грани переливаются, словно жидкая ртуть. Они готовы стать всем, что мне понадобится, чтобы выжить. Мечом, щитом, пулей. Нам не грозит прямая опасность – по крайней мере сейчас. Но если Толли не явится через минуту, я отправлюсь за ним – и тогда могу попасть в беду.

«Она обещала», – напоминаю я себе.

Это звучит по-идиотски. Желание глупого ребенка. Я знаю жизнь. Единственная связь в моем мире – узы крови, единственная гарантия – семья. Серебряный будет улыбаться чужому клану и соглашаться с ним, а в следующее мгновение нарушит клятву. А Мэра Бэрроу – не Серебряная, у нее меньше чести, чем у любого из нас. И она ничем не обязана мне и моему брату. Она найдет себе оправдание, если убьет нас всех. Дом Самоса не был добр к девочке-молнии.

– Нам пора, Эванжелина, – бормочет Рен.

Она прижимает руку к груди, изо всех сил стараясь не задевать уродливый ожог. Целительница оказалась недостаточно проворна, чтобы избежать соприкосновения с ожившей способностью Мэры. Но она сделала свое дело, и это главное. Теперь девочка-молния на свободе и может чинить хаос.

– Еще минуту.

Коридор тянется передо мной, как будто удлиняясь с каждой секундой. В этой части дворца едва слышен шум битвы на площади. Окно выходит на спокойный внутренний двор, над которым висят темные грозовые тучи. Если бы я хотела, то могла бы притвориться, что это очередной день моих мучений. Все улыбаются, обнажая клыки и кружа вокруг трона, который становится опаснее и опаснее. Я думала, смерть королевы положит бедам конец. Не в моих привычках недооценивать чью-либо подлость, но Мэйвена я уж точно недооценила. Материнских черт в нем больше, чем я думала, и собственного яда тоже хватает.

Чудовище, которое я больше не обязана терпеть, хвала цветам Дома. Как только мы вернемся домой, я пошлю Озерной принцессе подарок за то, что она заняла мое место.

Мэйвен уже далеко, поезд несет его в убежище. Жених и новая невеста успели войти в Казначейство, когда я покинула их. Если отвратительное помешательство Мэйвена не одержало верх. Невозможно предсказать, что выкинет этот мальчишка, когда речь идет о Мэре. Насколько я понимаю, он вполне способен вернуться за ней. Он мог погибнуть. Я очень надеюсь, что он мертв. Тогда жить станет намного проще.

Я слишком хорошо знаю маму и отца, чтобы волноваться за них. Горе человеку – Красному либо Серебряному, – который бросит вызов моему отцу в открытом бою. А у мамы есть свои приемы. Нападение на свадьбе никого из нас не удивило. Дом Самоса подготовился. Лишь бы Толли придерживался плана. Моему брату трудно удержаться от стычки, и он слишком импульсивен. Еще один непредсказуемый человек. Нам не следует причинять вред мятежникам и мешать их продвижению. Приказ отца. Надеюсь, брат подчинится.

«Всё будет хорошо». Я медленно выдыхаю, цепляясь за эти три слова. Они, впрочем, не успокаивают меня. Я хочу убраться отсюда. Хочу вернуться домой. Хочу вновь увидеть Элейн. Хочу, чтобы Толли выбежал из-за угла, целый и невредимый.

Но он едва держится на ногах.

– Птолемус! – кричу я, позабыв обо всем, когда он показывается в коридоре.

Его кровь отчетливо видна на фоне черных стальных доспехов – вся грудь окрашена серебряным. Я чувствую резкий металлический привкус во рту. Не успев ни о чем задуматься, я хватаю брата за броню и тащу за собой. Прежде чем он успевает рухнуть, я подставляю плечо и помогаю Птолемусу удержаться. Он слишком слаб, чтобы стоять, не говоря уж о том, чтобы бежать. Ледяной ужас сковывает мой хребет.

– Ты опоздал, – шепотом говорю я, и он отвечает болезненной улыбкой.

Он еще не утратил чувства юмора.

Рен быстро берется за дело, снимает пластины брони, но я действую быстрее. Еще один рывок – и доспех с лязгом падает. Я смотрю на обнаженную грудь брата, ожидая увидеть безобразную рану. Но там нет ничего, кроме нескольких неглубоких порезов, – они все не настолько серьезны, чтобы свалить такого бойца, как Птолемус.

– Потеря крови, – поясняет Рен.

Целительница заставляет моего брата встать на колени и вытянуть левую руку; он всхлипывает от боли. Присев рядом, я поддерживаю его за плечо.

– Сейчас некогда этим заниматься…

«Этим». Я провожу взглядом вдоль руки Птолемуса, по белой коже, покрытой свежими синяками. Рука оканчивается кровавым тупым обрубком. Кисти нет. Она отрублена по запястье. Серебряная кровь медленно сочится из рассеченных вен, несмотря на импровизированный жгут, который он, видимо, наложил себе сам.

– Придется, – рычит Птолемус хриплым от боли голосом.

Я лихорадочно киваю.

– Рен, нужно всего несколько минут.

Магнетроны знают, что такое потерять палец. Мы играем с ножами, едва научившись ходить. Мы знаем, как быстро отрастает отрубленная конечность.

– Если он хочет получить действующую руку, пусть слушается, – отвечает Рен. – Это слишком сложно, чтобы работать второпях. Пока что мне придется зарастить рану.