Анник приволокли в натянутом на голову холщовом мешке, красноречиво говорившем об оказанном девушкой сопротивлении. Но больше всех, как видно, донимала ургулов Пирр. Ее привели последней, с руками, привязанными к бокам так туго, что шевельнуть она могла разве что кончиками пальцев. И сторожил ее не один, а четверо: двое мужчин, две женщины, и все старше приставленных к Валину и его кеттрал. Четверо ургулов со всех сторон угрожали ей обнаженными кинжалами.

– Ладно, – подняв брови, обратился к женщине Лейт. – Хоть и обидно, но признаю твою победу.

– Чем ты такое заслужила? – спросил, указывая на воинов, Валин.

Она попыталась пожать плечами, но веревки не позволили.

– Отправила к богу пару наших новых друзей.

– Это к которому богу? – осведомился Валин. – Квиной я сыт по горло.

– Ананшаэль теперь тоже сыт, – отозвалась Пирр с посуровевшим лицом.

– Пятерых, – вмешалась в разговор Хуутсуу, выказывая нечто весьма похожее на восхищение. – Троих таабе, двух ксаабе. Она убила пятерых.

– У тебя, я вижу, еще полно, – заметил Лейт, кивнув на кишащих кругом ургулов.

– И все же на чем-то надо остановиться, – ответила, разглядывая Пирр, Хуутсуу. – Эта женщина начинает мне нравиться.

– Ты еще и с половиной моих талантов не познакомилась, – кокетливо вздернув бровь, заявила Присягнувшая Черепу. – Со своими… мальчуганами ты даром время теряешь.

Хуутсуу расхохоталась густым полнозвучным смехом:

– Возьми я тебя в свой апи, обратно уже не выйду.

– А ты меня свяжи, – предложила Пирр.

– Ты уже не раз доказала, что веревки от тебя не спасают.

– Хватит языки чесать, – перебил их Валин.

Чувство вины сверлило ему кости – вины за то, что не уберег крыло от плена, не сумел устроить побег, а тут Хуутсуу с Пирр любезничают, перехихикиваются, как разомлевшие на солнышке торговки с Нижнего рынка. Присягнувшая Черепу, при всем своем тонком воспитании, была не лучше диких ургулов. Те и другие – кровожадные убийцы.

– Пирр, дай мне сказать, – оборвал он женщин. – Почему мы встали? Где мы?

Пирр взглядом извинилась за него перед Хуутсуу:

– Валин иногда забывает, что я не вхожу в его крыло. Он очень серьезный командир.

– Зато я помню, что ты не из крыла, – встряла Гвенна, – и, если сама не замолчишь, я тебя заткну.

Хуутсуу оценила взглядом небрежную усмешку Пирр и откровенное бешенство в глазах Гвенны. И, покачав головой, подытожила:

– Это вряд ли.

Валин не успел ничего сказать, потому что двое ургулов, растолкав толпу, выволокли к ним Балендина. Лич не сопротивлялся, даже когда они швырнули его к ногам Хуутсуу, однако Валин заметил, как опасливо, едва ли не с ужасом, поглядывали на него таабе.

– Ах, Валин, – приподнявшись на четвереньки, заговорил лич, – как пусты были мои вечера без твоей игривой болтовни!

Слова звучали легкомысленно, но пахло от Балендина усталостью и настороженностью.

– Рад, что ургулы тебя не убили, – ответил ему Валин.

Балендин поднял бровь:

– Решил сотрудничать?

– Ничего подобного. Просто я хочу сам тебя зарезать.

– Легко сказать, только вроде как ничего острого у тебя под рукой нет.

– А ты подожди, – сказал Валин. – Подожди.

Хуутсуу покачала головой:

– Вот как разговаривают у вас, культурных?

Валин обернулся к женщине.

– Где мы? – повторил он. – Что у вас здесь?

Ургулка окинула стойбище взглядом, словно сама не знала ответа. Тысячи костров коптили небо. Пахло горящим навозом, подгорелым мясом, конским и человеческим пометом, взрытой землей и мокрыми шкурами. Тысячи голосов сливались в ушах. Столько народу разом он не видал много лет, с тех пор как покинул Аннур.

Он снова повернулся к ургулке:

– Что вы задумали?

– Это пусть объяснит Длинный Кулак, – ответила она. – Он вас заждался.

– Кто, во имя доброго Хала, этот Длинный Кулак?

Хуутсуу помолчала, словно не знала простого ответа.

– Жрец. Шаман. Тот, кто нас объединил, – наконец ответила она.

– А от меня что ему нужно?

– Ему любопытны кеттрал, Присягнувшая Черепу и ты, Валин уй-Малкениан. Нечасто к нам заглядывают сыновья аннурских императоров. Длинный Кулак хочет на вас посмотреть.

Адер проснулась на комковатой постели в стылой комнате. Решила сначала, что еще ночь, потом поняла, что темнота – от грозового неба. Кто-то, видно, затянул оконный проем промасленной тканью, но ветер сорвал два угла, и они теперь яростно бились о подоконник, а дождь при каждом порыве ветра брызгал на пол.

Комната была ей незнакома. Она пошарила в памяти и наткнулась на большой ослепительный пробел. Последнее, что запомнилось: прибытие к олонскому мосту и паломники за спиной, но и эта картинка была смутной и расплывчатой, больше походила на виденное во сне, чем на прожитое. Мысли являлись медлительно и неохотно, а при попытке вспомнить, что случилось после моста, как она попала в эту темную каменную клетушку, слышался только голос, эхо оглушительного напева.

«Победи!»

Сердце билось ровно, словно в большой теплой ладони.

Ее пробрала дрожь. Адер потянула на себя тонкое колючее одеяло и поняла, что спала голой. Встревожившись, хотела сесть, но снова повалилась на тюфяк, как марионетка, которую кто-то тихо и почти ласково дергал за все нити сразу.

– Вашу одежду пришлось срезать, – прозвучал рядом сухой и почти равнодушный голос.

Повернув голову, Адер увидела мужчину – смуглого, коротко остриженного – на деревянном стуле в темном углу.

«Лехав, – лениво подумала она. – Его зовут Лехав».

– Все обгорело, кое-где прикипело к коже.

Да, кожа горела – яркое, чистое и не такое уж неприятное ощущение.

– Что… – Она сбилась, подняла и уронила руку.

– Молния, – объяснил Лехав. – У Негасимого Колодца.

Колодец… Нахлынули воспоминания: лица, свет, нескончаемый дождь. Оттягивающее руку холодное длинное копье. Почему горел Колодец? Что она там делала?

– Вам повезло, – заметил Лехав. – На Пояснице я видел, как молния поразила трех моих солдат, от которой в бурю стало светло как днем. Видел за тридцать шагов. Вот они стоят на пригорке, а вот… – Он уставился в окно застывшим взглядом. – Обгорели дочерна, все трое. Наземь они упали уже мертвыми. Я хотел их поднять, отнести в лагерь… Кожа слезала от прикосновений.

Молния. Приподняв одеяло, Адер осмотрела свое тело. Чувствовала она себя так, будто свалилась с большой высоты, а может, еще не свалилась, еще падает или как раз ударилась оземь, – страшный толчок потряс все тело. Огненное кружево на коже. Пылающие красные линии, тонкие, как волос, и изящные, как витой узор, следовали изгибам тела – филигранное несмываемое клеймо молнии. Эти линии выглядели швами и ощущались швами, словно под кожей не осталось ничего, кроме рвущегося наружу жара.