— А сейчас слово предоставляется доктору Мухаммеду Салаху, профессору медицинского факультета Иллинойского университета. Прошу!

От второго ряда, где сидел доктор Салах, до трибуны, с которой он должен был произносить свою речь, было не более десяти шагов. Но они поделили его жизнь на «до» и «после». На уже прожитые шестьдесят лет и ту жизнь, которую он создавал в настоящий момент. Сейчас он исполнит то, что планировали сделать Карам Дос и Наги Абдель Самад. Служба безопасности попросила его выступить с речью, и он предъявил им лист, на котором было набросано несколько строк, восхваляющих президента. Текст утвердили, но в другом кармане Салах пронес текст заявления, которое он прочитает от имени египетских граждан. Входя в зал, больше всего он боялся, что его обыщут и найдут документ. Тогда все пропало. Однако его солидная внешность убедила офицеров, и они не применили к нему дополнительных процедур.

Доктор Салах поднялся и медленно направился к трибуне, опустив голову и ни на кого не смотря. Прежде чем нанести решительный удар, он должен был удостовериться, что объективы камер наведены на него. Он зачитает заявление сильным голосом, четко и быстро, чтобы успеть как можно больше сказать, пока его не остановят. Наивно думать, что ему позволят дочитать до конца. В первые минуты он вызовет шок, но скоро они придут в себя и зашевелятся.

Что они сделают? Исключено, что в него будут стрелять. Его арестуют и изобьют или заткнут ему рот, не дав договорить. Но все это только испортит их репутацию. Осталось два шага. Он слышал в зале приглушенный шум. Если сейчас поднять голову, то можно увидеть президента лицом к лицу. Решающий момент. Из зала он выйдет другим человеком. Ему нечего бояться, кроме того, что они не дадут выступить до конца. И ему все равно, что будет с ним после. Где же был этот дух все время? Если бы он был таким тридцать лет назад, жизнь сложилась бы по-другому. Тогда Зейнаб не сказала бы ему: «Мне жаль, что ты оказался трусом!»

Последний шаг. Сейчас он встанет перед президентом республики и зачитает заявление, в котором утверждается право египтян на демократию и свободу. Он сделает это на глазах у всего мира. Камеры будут показывать его во всех странах. Когда Наги предложил сделать это, Салаху показалось, что сама судьба посылает избавление от всех страданий, и того удивило быстрое согласие. Вчера Салах сказал Зейнаб по телефону:

— Я докажу тебе, что я не трус!

— Как? — спросила она у него.

Он засмеялся и ответил с гордостью:

— Завтра ты узнаешь. Весь мир узнает.

Салах поднялся на трибуну и приблизился к микрофону. «Я не трус, Зейнаб, ты сама увидишь. Я никогда им не был. Я уехал из Египта, потому что в этой стране все двери передо мной были закрыты. Я не сбежал. Сейчас я покажу тебе, что такое храбрость! Я скажу правду в глаза тирану — а это считается высшим проявлением джихада».

Сейчас он перестанет жить обычной жизнью, он избавится от нее, как от старого изношенного плаща. Потомки запомнят его героем, он войдет в историю как человек, который смог противостоять несправедливому правителю.

Салах подтянулся, поправил пальцем очки, потом нервным движением вынул из кармана рубашки несколько сложенных листов, развернул их и начал читать. Его голос дрожал и хрипел:

— Заявление египтян, проживающих в Чикаго…

Вдруг он остановился, взглянул на президента, сидящего на возвышении, и увидел на его лице доброжелательную улыбку. Зависла тишина. Салах засомневался и начал вытирать платком пот, обильно потекший со лба. То, что он неожиданно прервал свою речь, вызвало в зале перешептывание, которое становилось все громче. Он открыл рот, чтобы продолжить, но неожиданно изменился в лице и взглянул наверх, как будто пытаясь что-то вспомнить. Он быстро положил листы обратно в карман пиджака и из другого кармана вынул бумагу небольшого размера, развернул ее перед собой и дрожащим от волнения голосом произнес:

— От себя лично и от лица всех египтян Чикаго… Мы приветствуем господина президента и от всего сердца благодарим его за проведенные им исторические реформы… Мы обещаем следовать вашему курсу… будем любить свою страну, как вы учите нас любить ее, не жалея себя. Да здравствует Египет! Да здравствует президент Египта!

Когда бурные аплодисменты стихли, Салах повернулся и медленно направился к своему креслу.

Администратор оказалась приветливой девушкой. На ее лице сияла улыбка, которая, однако, исчезла сразу, как она услышала имя Раафата Сабита. Девушка опустила голову и собралась сказать то, что говорят в таких случаях, но смутилась и произнесла нечто невнятное. Она вышла из-за мраморной стойки, и Раафат последовал за ней. Она пересекла зал, затем прошла по длинному коридору, повернула налево и вошла в другой коридор. Сначала шаги ее были тяжелыми и неуверенными, но затем она вошла в ритм, как будто осознав свою цель.

В конце концов они оказались у входа в комнату. Девушка схватилась за ручку, прислонилась ухом к двери, постучала. Оттуда ответил глухой голос. Она медленно открыла дверь и показала Раафату рукой, что он может войти… Средняя по размерам комната, тихая и чистая. Из окна справа проникал дневной свет. Врачу было за сорок, это был лысый человек в белом халате и очках в серебряной оправе. Он молча стоял у кровати. Раафат увидел Сару, лежащую на постели в той же одежде, которая была на ней в их последнюю встречу, — поношенные джинсы и желтая футболка, грязная у ворота. Абсолютно спокойное лицо. Глаза закрыты. Бледные губы сомкнуты. Доктор сказал грудным голосом, который прокатился эхом по пустой комнате:

— Вчера ночью, около трех, ее привезли на машине, оставили у входа в больницу и быстро уехали. Мы сделали все для ее спасения. Однако слишком большая доза поразила функции мозга. Примите мои искренние соболезнования.

Митинг закончился, и мы — я, Карам и Грэхем — пошли к машине. Я уступил место впереди Грэхему и сел на заднее сиденье. Какое-то время мы молчали, будто над нами нависло облако горя. Карам предложил чего-нибудь выпить. Грэхем согласился. Я промолчал. Направились в облюбованное нами место на Раш-стрит. Выпив, мы не могли больше сдерживать эмоции.

— Не могу понять доктора Салаха, — начал Карам. — Зачем он это сделал? Он мог отказаться с самого начала. Он все испортил.

Мне было ужасно обидно:

— Я так на него зол! Не знаю, как буду теперь с ним общаться на кафедре.

Снова стало тихо.

— Думаю, он сделал это специально, — сказал Карам, — по договоренности с Сафватом Шакиром.

Я ничего не ответил, переживая разочарование и чувствуя свою вину. Ведь именно я договаривался с Мухаммедом Салахом о том, чтобы он зачитал заявление. Я вспоминал, как он удивил меня, сразу подхватив эту идею. Рассеянный, я спросил у Карама:

— Ты думаешь, он работает на них?