стал вздрагивать и цепенеть. Буркнул, не отрываясь от работы:

– Везде помаленьку.

– Фогороши в городе есть?

– Где их нет? Позвать?

– Зови.

– Гулять будете, ваша милость?

– Немножко.

– С радости или с горя?

– А что, есть разница?

– Еще какая, – хмыкнул детина. – Почему-то с радости все спокойно обходится, а как завернет кто с горем, непременно норовит, подлец – уж простите, ваша милость, – запалить таверну. Вы из которых?

– Пожалуй, с горя, – сказал Сварог. – Правда, нет у меня такой привычки – палить таверны.

«И вообще, я в таверне впервые в жизни», – мысленно добавил он.

– Мне что, – сказал детина. – Мое дело предупредить – хоть воды поблизости и навалом, за баловство с огнем и по башке схлопотать можно.

Будь вы хоть харланский герцог.

– Там герцогиня.

– Будь вы хоть сама харланская герцогиня.

– Учту, – сказал Сварог.

В таверне и в самом деле никого почти не было. За одним столом молча потребляли пиво серьезные люди – четверо гуртовщиков с бычьими головами на бляхах Серебряной гильдии. Судя по гербам, гуртовщики были ронерские. За другим столом тихонько резалась в кости компания – на вид сплошь темные личности непонятного сословия, числом восемь. За третьим, уронив голову в блюдо с кое-как обглоданными копчеными ребрышками, мирно похрапывал субъект в довольно приличном камзоле. Остальные столы, десятка полтора, пустовали.

Сварог подошел к стойке. Из задней комнаты, вытирая руки передником, вышла тетка лет сорока, с крепкой, отнюдь не расплывшейся фигуркой, не лишенная секс-эппила, но сущая бой-баба на вид. Если это и есть жена боцмана, боцман прочно сидит под каблуком.

– А налейте-ка мне, хозяйка, чего-нибудь для начала, – сказал Сварог, прислоняя к стойке топор.

Хозяйка налила ему из кувшина в большой оловянный стакан. Он попробовал – одна из разновидностей здешнего коньяка, не самая скверная.

Выпил до половины, посмотрел на хозяйку, а хозяйка посмотрела на него:

– Это вы гулять собрались?

– Да какая там гульба, – сказал Сварог. – Легкое расслабление тела и души, с должной музыкой. С горя, признаться, но таверну поджигать не намерен, не беспокойтесь.

– Перек пошел за фогорошами. Девок поискать? Тут этот промысел не особо процветает, ну да шлюхи везде сыщутся.

– Уж это точно, – философски сказал Сварог и допил остальное. – Только ну их к черту. Не тянет что-то.

– Это Вольного Топора-то?

– Вы меня, хозяйка, не шибко пытливо расспрашивайте, я и врать не буду, – сказал Сварог.

– Тоже верно…

– Вы и в самом деле жена боцмана?

– Вдова, – сказала хозяйка. – Вместе плавали, пока мой дурак не сотворил последнюю в его жизни глупость…

– Это какую?

– Знаете, ваша милость, вы тоже не всюду нос суйте, вот и поладим.

Если тетка Чари будет помнить про все глупости, свои и мужнины…

– Понятно, – сказал Сварог. – А на «Божьем любимчике» плавать не доводилось?

Тетка Чари посмотрела на него крайне внимательно и помолчала, словно ждала чего-то. Не дождавшись, пожала плечами:

– Так ведь каждый прохиндей про себя думает, что он – божий любимчик…

Но в глазах у нее определенно что-то этакое мелькнуло.

– Бросьте, – сказал Сварог. – Я здесь человек новый, да не вчера родился. Конечно, есть какой-то тайный знак для своих или пароль, но я его не знаю… Вы мне только одно скажите: за последние два дня «Божий любимчик» здесь проходил?

Он поднял руку так, чтобы она увидела перстень Борна. Сам не знал, откуда такая уверенность, но русалку Переку явно наколол тот же умелец, что разрисовал иных моряков капитана Зо.

– Ни слуху, ни духу… – мотнула головой тетка Чари.

– Так… – Сварог повесил голову. – Тогда налейте еще, что ли.

Она плеснула в стакан и задумчиво сказала:

– Может, проще будет вас сразу со двора взашей вышибить? Не люблю я загадок и не люблю, когда чего-то не понимаю…

– Да ладно вам, – сказал Сварог. – Переночую и поеду. И никакого от меня беспокойства. Вы мне лучше соберите поесть, я и в самом деле жрать хочу…

– А этот, что в капюшоне у вас сидит?

– Что, видно?

– Ухо торчит. А теперь спряталось.

– Да он безобидный, – сказал Сварог.

– Сама знаю. Когда была маленькой, в деревне, у нас в амбаре целых два жили. Косу мне заплетали. Ну, вон туда садитесь, что ли.

Он забрал топор и уселся за массивный стол. Тетка Чари, сделав несколько рейсов от стойки, понаставила перед ним тарелок и кувшинов.

– Ага, вот и фогороши ваши идут, торопятся, голубчики, с похмелья небось…

Она принесла стопку оловянных стаканчиков, вложенных один в другой, – для фогорошей, рассевшихся за столом и откровенно потиравших руки.

– За знакомство? – Сварог поднял стакан, разглядывая их.

Народ был колоритный – музыканты из снольдерских степей, в синих штанах, желтых рубашках и красных жилетах, все потертое и штопаное, но на шеях сверкают диковинные золотые украшения, а на пальцах – массивные золотые перстни с крупными самоцветами. Этой привилегии – носить кольца с драгоценными камнями – завидовали все сословия и гильдии, ибо подобным правом обладали одни дворяне.

– Как же это вы, ребятки, всей этой красоты с похмелья не спустили? – спросил Сварог.

Старший, черный, как ворон, усач, сверкнул ослепительными зубами:

– С Сильваны, должно быть, ваша милость? Обычаев наших не знаете?

Подыхать будем, а не пропьем. Традиция. Фогорош может ходить хоть голым, но если он при сабле и драгоценностях – чести его урона нет. Ваше здоровье! Музыку лучше слушать после пары наперсточков, а чтобы играть и петь душевно, потребно этих наперсточков не меньшее количество. Посему поднимем и опростаем, не унижая себя закуской! У вас печаль или вовсе наоборот?

– Хороший человек умер, – сказал Сварог, ощущая уже после чарки коньяка приятную сдвинутость сознания. – А потому урежьте-ка «Тенью жизнь промчалась», да так, чтобы…

– И никак иначе! – успокаивающе поднял ладонь старший. – Дело знакомое весьма и насквозь. Гей!

Они встали, разобрали инструменты – две явные скрипки, нечто похожее на гитару, только прямоугольное, обвешанный колокольчиками бубен, – переглянулись, кивнули друг другу и действительно урезали так, что все кабацкие шумы и все печали отодвинулись невероятно далеко, осталась только мелодия, удивительным образом и лихая, и горестная:

Гей, сдвинем чары!

Трещат пожары,

Звенят клинки и мчатся скакуны.

Милорды, где вы?

Заждались девы,

Хоть мы бывали девам неверны…

Тенью жизнь промчалась!

Тенью жизнь промчалась!

Тенью жизнь промчалась!

Не плачьте обо мне.

Тенью жизнь промчалась!

Тенью жизнь промчалась!

Бешено умчалась

На белом скакуне…

И уже не наши

И мечи, и чаши,

Под тобою пляшет