— Знаешь, порядочной девушке вообще-то положено ночевать одной.

— Во-первых, мы не ночуем, а устраиваем ночную засаду, — уточнил Эспада. — А во-вторых, если очень хочешь, можешь занять кухню. За нее я спокоен.

Диана только презрительно фыркнула в ответ. Кухня ее совершенно не привлекала. Остальные оказались более покладистыми. Падре Доминик руками смел пыль с кушетки и со вздохом облегчения повалился на нее. Тизер расстелил свой плащ прямо на полу подальше от двери и, на всякий случай, от лестницы.

Пост караульного опять достался Эспаде. Конечно, Диана заперла дверь обратно, и если вдобавок задвинуть засов, то пришедший Брамс поднял бы достаточно шума при попытке проникнуть в дом, но вместе с тем пропал бы элемент неожиданности. Да и второй этаж, темный и безмолвный, продолжал внушать дону Себастьяну свои опасения.

Эспада нашел себе стул покрепче. Из трех только один выглядел таковым, два других буквально рассыпались в пыль. Такие они были ветхие. Место для стула Эспада определил слева от двери, так чтобы слышать происходящее на крыльце и одновременно держать лестницу в поле зрения. Диана, немного поворчав, сменила гнев на милость и даже устроилась рядом, на полу. Кухню она, правда, тоже посетила, но лишь для того, чтобы реквизировать скатерть. Перевернув ее пыльной стороной вниз, она подстелила ее на пол и устроилась сверху, сняв сапожки и поставив их рядом.

Обстановка была на редкость романтической, но, увы, не слишком спокойной. Каждый скрип на крыльце — а местные зверушки, кажется, его всерьез облюбовали — отвлекал внимание. Пару раз Эспаде чудилось движение наверху лестницы, но направленный туда луч импровизированного фонаря никого не выхватывал из темноты.

Чтобы как-то скрасить ночное бдение, Диана расспрашивала дона Себастьяна про Старый Свет. Сама-то она родилась уже в Новом, и о родине предков знала лишь понаслышке. Дону Себастьяну, конечно, было бы интереснее узнать побольше о своей спутнице, но та с поразительной ловкостью уходила от ответов, снова и снова переводя разговор на интересную ей тему.

К утру Эспада знал о ней не больше, чем вечером того же дня, а сам по ходу дела поведал почти всю свою биографию. В которой, по правде говоря, тоже хватало нюансов, достойных умолчания. Судьба — сложная штука, особенно когда строишь ее своими руками.

По семейной традиции Эспада отправился в университет Алькала-де-Энарес, где кое-как изучал право, но мечте отца — увидеть сына юристом — так и не суждено было сбыться. Дона Себастьяна всегда тянуло на подвиги, которые, как он считал тогда по молодости лет, свершались исключительно на поле брани. Туда он в итоге и попал. В пятьдесят четвертом испанские войска потерпели поражение под Аррасом, и был объявлен новый набор. Чтобы как можно скорее восполнить потери, командование даже объявило о повышении жалованья солдатам. Тут уж дон Себастьян принял окончательное решение, разругался в пух и прах с упрямым родителем и без его благословения, бросив учебу, вступил в армию.

— И сразу офицером? — поинтересовалась Диана.

— Нет, рядовым.

— О, так мой кабальеро заслужил звание в бою, — восхитилась девушка.

— Ну, можно сказать и так, — кивнул Эспада и усмехнулся забавным воспоминаниям. — Хотя, право, не берусь сказать, чего там было больше — доблести или недоразумения. Но это долгая история.

— Так мы никуда не торопимся, — улыбнулась Диана. — И нас, слава Господу, никто не торопит.

История действительно получилась долгая. Началась она, пожалуй, в пятьдесят шестом, при осаде одной береговой крепости, где дон Себастьян спас жизнь офицеру. Да не просто офицеру, а какому-то светилу фортификации. Тому самому, который спустя несколько дней убедил командование превратить испанских пехотинцев в землекопов. Отблагодарил, короче говоря. Но командование его очень ценило, очень обеспокоилось, когда того бес понес лично инспектировать позиции, и дона Себастьяна, принесшего великого фортификатора обратно на плече, произвели сразу в сержанты. Как правильно сказал тогда капитан де ла Сьерпе: хочешь сделать карьеру в армии, будь почаще на глазах у начальства и пореже у неприятеля. С неприятелем как-то все то так, то эдак выходило, а вот начальству после этого случая дон Себастьян примелькался.

Направляясь в очередной раз выбивать из начальства жалованье для своей роты — а эти баталии были подчас жарче тех, что давали французы, — капитан всегда брал с собой кого-нибудь из сержантов. Во-первых, для солидности визита, а во-вторых, при всем своем воинском мастерстве был он совершенно неграмотен. А дон Себастьян мало того что грамотен, так еще и почерк имел четкий и красивый. К тому же Эспада довольно быстро заметил, что эти штабные крючкотворцы знают законы еще хуже недоучившегося студента, и без малейших угрызений совести пользовался этим в интересах роты. Писари, не смея сознаться в своем невежестве, принимали за чистую монету любую дичь. Эспада этим не слишком увлекался, но весь пятьдесят седьмой год рота капитана де ла Сьерпе получала жалованье точно в срок и в полном объеме. А в пятьдесят восьмом была битва при Дюнкерке.

Англичане и их подлизы-союзники потом назвали ее битвой в дюнах. Англичане, потому что их отряды наступали вверх по песчаным дюнам, а французы — чтобы понравиться англичанам. Испанцы же именовали ее так, как при даме лучше не называть вовсе. Рота капитана де ла Сьерпе была выстроена на левом фланге, там, где испанский строй упирался в берег моря. На волнах покачивались корабли английской эскадры. Вытянувшись в линию, они били из пушек по испанцам, а вверх по дюнам, зарабатывая будущее название для битвы, ряд за рядом маршировали английские пехотинцы. У испанцев тоже был отряд англичан, но он в бой идти отказался. Мол, нехорошо англичанам убивать соотечественников на чужой земле. И вот рота капитана де ла Сьерпе должна была в привычном уже стиле «а вот как хотите» закрыть предназначавшуюся тем позицию.

И ведь закрыли. Англичане упорно лезли в атаку, умывшись кровью, отползали, но только для того, чтобы снова собраться и пойти в новую атаку. Не броситься, а именно пойти — вверх по песку не особенно-то побегаешь. Упорство противостояло упорству, сила — силе, мужество-мужеству. Все было равным, но не им предстояло решить исход сражения.

Обеими армиями командовали французы. Да, такова была презабавнейшая политика того времени. Испанскую армию в бой вел прославленный победами над ней же принц Конде Великий. Французско-английской армией командовал не менее славный маршал де Тюренн. Что еще забавнее, эти два француза были старыми боевыми друзьями и после битвы имели обыкновение обмениваться комментариями по поводу состоявшегося боя. Для них битва при Дюнкерке была просто очередной шахматной партией, в которой, как заметила одна из пешек, пока испанцы насмерть бились с англичанами, один француз побил другого. Начавшийся отлив обнажил левый фланг испанской армии, и в образовавшуюся брешь лавиной хлынула французская кавалерия.

Рота капитана де ла Сьерпе — теперь уже покойного — численностью едва ли во взвод, медленно отступала по песку. Оторвавшись от своих и потеряв почти всех командиров, отряд солдат каким-то чудом добрался до старого рыбацкого сарая, где и нашел укрытие от пуль. В стенах зияли такие щели, что через них можно было стрелять из мушкета. Чем испанцы и занимались. Сил идти дальше уже не оставалось, но и сдаваться врагу было не в их привычках. Англичане не спешили — куда уж теперь спешить-то — и методично расстреливали сарай. Мушкетные пули прошивали гнилые бревна насквозь, выбивая его защитников один за другим. Позади строя стрелков уже катили пушку. И тут, говорят, сам великий Конде (по другой версии, это был Хуан Австрийский), озирая безрадостную панораму, задержал свой взор на том самом сарае.