Матвей и Браиловский переглядывались и радостно усмехались.

А сзади себя они слышали не менее энергичные возгласы:

— Долой кабатчика-царя! Долой бандаршу-царицу! Долой палачей и сволочей! Ура!

— Ура!

Демонстранты представляли собой разношерстную толпу. Возглавляло шествие ядро организованных рабочих человек в триста. Затем шли случайные зрители кулачек, решившие принять участие в выступлении революционеров, но еще не отважившиеся на то, чтобы итти в одних рядах с ними. Много среди них было полухулигански на строенных горяче-крайцев и кавалерцев.

Они не прочь были пойти, еслибы их вожаки позвали, разгромить тюрьму и разнести жандармское управление. Они гоготали и каждый возглас подхватывали так, словно хотели, чтобы он долетел до самого местопребывания ненавистного правительства.

Далее солидно шли настоящие мастеровые в роде кузнецов, литейщиков, и котельщиков. Выступили было только те, которые были организованы в кружки, как Соколов, например, но, увидев знакомых по работе товарищей и совершенно не подозревая, что те имеют что-нибудь общее с социал-демократами, к ним присоединились также те рабочие, для которых демонстрация явилась неожиданностью. Многим казалось, что никакой опасности преследования в такой массе людей для протестантов не существует. А проявить, хотя бы криком ненависти, свои чувства к угнетателям хотелось всем.

В пути, в центр шествия влилась сразу еще целая артель. Это, как оказалось, был весь персонал бочарной мастерской, где работали два брата бочара, которые когда-то во время стачки начали бой с казаками на Темернике, вырвав у одного из них пику и стащив седока с. лошади. Они в это воскресенье работали у себя в мастерской вблизи переезда, где поднимались демонстранты, увидели шествие, бросили работу и присоединились к выступавшим.

Вследствие праздничного дня в толпе было много рабочих в праздничных костюмах. Но не мало было и в обношенных платьях, рваных куртках и опорках.

Желая видеть величину шествия или разыскать знакомых, демонстрирующие выскакивали из толпы, вновь врывались в нее, меняли места и снова воодушевленно кричали свои требования или подхватывали какой-нибудь из разноголосых, сразу певшихся в разных концах, революционных или просто буйных мотивов.

Так эта толпа вылилась и на Садовую улицу, чтобы по ней пройти к центру города — Таганрогскому проспекту и Соборному переулку. Но как только демонстранты очутились на Садовой, они столкнулись с выведенным по телефонному распоряжению нарядом городовых человек из шести во главе с приставом.

Тотчас же Сократ, кивнув головой Матвею, чтобы тот вел шествие, с несколькими товарищами из одного кружка предстал перед городовыми и приставом.

— Живо во двор! — скомандовал он. — Господин пристав, уведите городовых.

— Не могу, я должен вмешаться.

— Айда, товарищи! — мигнул Сократ, — во двор его, только не насильничать — он наших в участке не трогает... Я знаю его...

Пристава третьего участка Петровского, действительно зарекомендовавшего себя сравнительно хорошим отношением к арестованным и к населению, в одно мгновение подхватили под руки и ввели во двор.

За ним, угрожая криками и толчками, во двор вогнали и городовых, закрыли ворота, и выскочили, чтобы присоединиться к хвосту шествия, которое, между тем, продвинулось к центру.

Но вот на углу Таганрогского проспекта другой наряд, предводительствуемый приставом второго участка Антоновым и каким-то истеричным околоточным, пропустив первые ряды, попробовал ринуться сбоку в толпу демонстрантов, где ряды немного отстали.

Пристав схватил за рукав одного демонстранта, в то время как околоточный ударил другого ножнами.

Здесь были Неустрашимый и Грек с тремя нахичеванскими кружками.

Живой, как вьюн. Неустрашимый вспыхнул, крикнул товарищам, и через мгновенье Антонов, как пробка, выскочил из рядов, перебегая на тротуар, куда за ним последовали получившие по несколько ударов городовые.

Что касается не в меру горячего околоточного, то ему пришлось хуже. Неустрашимый собственноручно схватил его за мундир, сорвал с него палаш и портупею, пока двое других рабочих возили околотка по ребрам.

Получив, наконец, решительный удар по голове, чин вырвался, выхватил из кобура револьвер, который не успел сдернуть Неустрашимый, и понесся по тротуару убегая от демонстрантов, но в то же время оглядываясь, стреляя перед собой, целя в мостовую и вопя на всю улицу:

— Разойдись, застрелю! Разойдись, застрелю!

— Тю-тю! Гаврила! Погоди, а то икру растеряешь!— гикнули ему вдогонку.

Неустрашимый, покрутив в руках трофеи схватки — портупею и палаш околоточного, взмахнул полицейскими принадлежностями и ловко бросил их вверх на телеграфные провода.

Шествие продолжалось.

Но пристав Антонов, лишившийся по дороге своей свиты, попробовал еще раз приблизиться к демонстрантам. Он обогнал шествие и зашел прямо навстречу первому ряду.

Матвей, зорко следивший за всеми подробностями прохождения демонстрации и ее стычек, увидел вдруг впереди Антонова.

— Вот сволочь, не уходит добром. — И, повернувшись к товарищам, он крикнул:

— Лупите! Супостат!...

Град камней обрушился на усердного пристава и заставил его ретироваться.

Путь снова был свободен.

Демонстранты перешли центр города.

Матвей хотел уже посоветоваться с охрипшим от крика Браиловским, что предпринять дальше, прежде чем кончить демонстрацию, однако обстоятельства заставили его принять решение прежде, чем он успел о чем-нибудь сговориться.

Толпа почти подошла уже к углу Большого проспекта, когда Матвей вдруг увидел засаду.

Садовая улица оказалась забаррикадированной извозчичьими пролетками, поставлеными в два ряда. Возле этого затора, за углами улицы были приготовлены наряды полицейских, которых, видимо, начальству удалось, наконец, сконцентрировать.

Матвей пробежал глазами по баррикаде устроенной полицией, и вдоль улицы за заграждением, соображая, будет ли смысл продолжать шествие по Садовой дальше, если извозчиков и полицию удастся рассеять, и вдруг увидел, что на подкрепление полицейским несется отряд верховых казаков.

Этот отряд сразу отнимал все шансы на успешность схватки с полицией, и Матвей моментально обернулся к знаменосцам.

— Прячьте знамена! — Он дернул за руку Сократа: — Бросай древко! Посторонние расходитесь! У кого есть оружие, вперед! Казаки!

Знаменоносцы немедля опустили знамена, пряча ткань за рубахи и в карманы и толпа, прежде чем шарахнуться в разные стороны, на мгновенье остановилась, в то время как наиболее отчаянные из организованных рабочих ринулись на передний план для схватки.

Было как раз пора.

Как только остановилась толпа, сдержанная Матвеем и прятавшими материю знаменоносцами, в нескольких шагах от заграждения, из-за пролеток и угловых домов выскочили полицейские и с шашками наголо ринулись на толпу.

К этому члены организации были готовы.

Качемов, Неустрашимый, Грек и «Архангел», метнувшиеся было от Матвея мимо извозчиков для того, чтобы проскочить вперед на Большой проспект, оказались в тылу увлекшихся нападением городовиков, и обернулись, чтобы прочистить себе дорогу назад.

В то же время городовые наткнулись впереди на неожиданное сопротивление.

Браиловский, оглушив