лишь возможность, при необходимости, изображения голоса Христа, но никак не его имперсонацию. В «Лазаре» зритель мог судить о произведённом им чуде лишь по физическим проявлениям (землетрясению, ударам грома, отверзанию склепа), а главное – по переживаниям других персонажей истории, которыми те щедро делились. В первом акте смертельно больной уже Лазарь просит в последний раз вынести себя в сад возле дома – под шумящую пальму, к душистым цветам. Истово верующий Нафанаил убеждает его в возможности вечной жизни; Емина – ребёнок, возвращённый Иисусом в земную жизнь после краткого «сна», таинственного внетелесного опыта, – зримое подтверждение его слов. В кругу плачущих родных и друзей Лазарь тихо испускает дух. Второе действие происходит на лесном кладбище: среди надгробий бродит в парализующем страхе Симон, заглядывая в приготовленную гробницу и неотвязно думая о смерти. Тело Лазаря предают погребению. В третьем действии свершается чудо воскрешения; «пробудившийся» Лазарь говорит Симону, что после смерти видел уже усопших его родных – отца, жену и детей, – с которыми ему предстоит воссоединиться. Симон испытывает нечто вроде катарсического прозрения, страх покидает его; все обращают взгляды к небу в молитвенной радости.

Ариозо Лазаря «Voll Friede, ja voll Fried»

Лазарь Шуберта (тенор) – это печальный, нежный, лирический герой, в монологах которого слышны одновременно безмятежность и страшная слабость, полная обессиленность болезнью. Он принимает смерть без протеста, прощаясь с людьми и природой, погружаясь в состояние отрешённой и тихой грёзы. Его музыка преимущественно мажорна. В знаменитом ариозо из первого акта он, обращаясь к сёстрам и близким, полям и цветам, внезапно поёт загадочную, кротко и легко звучащую реплику: «Теперь мне всё ясно, как утренний свет»{342}. Нафанаил – также тенор – совершенно другой по характеру герой. Он только что возвратился от Иисуса и возбуждённо пересказывает собравшимся его слова: «Не к смерти эта болезнь, но к славе Божией». Пылко, с какой-то юношеской горячностью верующий, Нафанаил уверяет Лазаря в близости покоя и разрешения от мук в арии, полной почти героического энтузиазма. Марфа – живая и предприимчивая – переживает горе экспрессивнее, чем её сестра Мария, богобоязненная, погружённая в себя девушка, с тихой болью наблюдающая, как жизнь покидает тело её брата, в щемящем ариозо «Пусть будет с тобой утешенье», украшенном мглистыми, сипловатыми репликами фагота в высоком регистре. Марии поручена, пожалуй, самая ангельская музыка во всей драме – например, ария «Любовь Господня» с трогательными гобоями и благородными, словно в отдалении звучащими валторнами. Емина поёт лёгкую, бесплотную арию-песенку с солирующими флейтами «На розах дремлет», описывающую её опыт за пределами тела, – как бы со стороны она смотрела на то, как её, убранную цветами, готовили к погребению (партия поручена сопрано; вероятно, особенно сильным было бы впечатление от игры артистки-подростка в этой роли). С леденящей достоверностью срежиссирован Шубертом момент смерти Лазаря. Его речь постепенно иссякает и останавливается среди механического шороха струнных; тихо, абсолютно загробно звучит трио тромбонов. На несколько секунд приоткрывается тот «тёмный путь», о котором говорит умирающий: особый аффект безропотного смирения, тихого отступления перед смертью, охладевания, окостенения, пустоты. Менее чем через десять лет он поразительно зазвучит в лучшей поздней музыке Шуберта – «Зимнем пути», некоторых страницах последних сонат и струнном квинтете; здесь же он показывается на миг, краткой вспышкой. Действие завершается тихой хоровой молитвой на равномерно пульсирующем басу.

Ария Марии «Gottes Liebe, du bist seine Zuversicht»

«Лазарь», вступление к 2-му акту

Второе действие открывается вступлением, в звучании которого руку автора нельзя не узнать: атмосфера тревоги, томительной растерянности, обречённости здесь фирменная шубертовская – через два года будет написана первая часть «Неоконченной» симфонии c похожими негромкими «позывными» кларнета и гобоя в начале. Этот акт – владения смерти. О ней поёт, стоя у пустой ещё могилы, в напористой арии несчастный Симон; она выдержана в духе «бури и натиска» и предвосхищает многочисленные сцены одержимости в оперной литературе XIX в. О смерти умиротворённо говорит Нафанаил, убеждённый во всеобщем воскресении. Два хора – мужской и женский – сопровождают процессию с телом Лазаря пением с завораживающим оттенком священного танца, описывая покой и прохладу, которые опускаются на утомлённую зноем землю. Усопший погребён. Затем впервые следует сольный эпизод, порученный Марфе: пока её сестра отрешённо, без слов переживает горе, она поёт темпераментную, полную сопротивления арию, в своём концентрированном протесте напоминающую барочные «арии гнева» (это впечатление усиливается из-за того, что Марфа взывает к «крыльям бурь», умоляя некие стихийные силы унести её прочь из мира вслед за умершим братом. Герои барочных опер постоянно апеллировали к грозным метеоявлениям, уподобляя им свой гнев или отчаяние). Вопль Марфы, однако, оказывается будто бы брошен в пустоту. Полное название драмы Нимейера – «Лазарь, или Торжество воскрешения» – в версии Шуберта уместнее сократить до одного слова – «Лазарь». Никакого воскрешения и уж тем более никакого торжества не происходит: написав 20 с небольшим тактов арии, которую поёт убитая отчаянием женщина у свежей могилы своего брата, Шуберт по неизвестным причинам, видимо, оставил эту работу, чтобы более никогда к ней не вернуться. По крайней мере, чистовая партитура, помеченная февралём 1820 г., обрывается на этом месте, и никаким авторским продолжением мы не располагаем.

Возможно, как уже говорилось, «Лазарь» писался по заказу, причём часть гонорара была выплачена вперёд (иначе зачем Шуберту было экстренно прерывать работу над другими сочинениями?). Возможно, к началу весны 1820 г. заказ вдруг потерял свою актуальность. В то же время, даже если предположить концертно-ораториальное – без костюмов и декораций – исполнение этой работы, оно потребовало бы серьёзной подготовки и значительного напряжения ресурсов. Такое исполнение должно было представлять собой крупный проект, замысел которого не мог не отразиться в переписке или документации того времени. В то же время ни Шуберт, ни кто-либо из его друзей и знакомых ни словом не упоминают о «Лазаре» ни в письмах, ни в мемуарах. Нет никаких данных о заказе, его обсуждении и отмене. Также в марте 1820 г. произошло событие, несомненно важное в жизни Шуберта и нанёсшее ему определённую травму. Во время затянувшейся вечеринки у его близкого приятеля и бывшего соученика, поэта и педагога Иоганна Зенна, на рассвете в дом постучал офицер венской тайной полиции. Официальным поводом был обыск и изъятие взрывчатки: после создания контрреволюционного Священного союза[679] в Австрии действовал жёсткий репрессивно-бюрократический режим, на контроле находились студенческие и любые гражданские объединения, работали осведомители, свирепствовала цензура, причём именно на 1818–1820 гг. пришлось ужесточение «меттерниховской политики полицейских репрессий, когда "охота на людей" началась всерьёз и за инакомыслие можно было поплатиться в лучшем случае карьерой, а в худшем – свободой»{343}. Зенн же был деятельным либералом, не скрывавшим своих политических взглядов. Сохранился полицейский рапорт об аресте Зенна, Шуберта и их приятелей; он часто цитируется и заставляет читателя улыбнуться («…нанесли оскорбление представителю власти ругательствами и нецензурной бранью»{344}). Тем не менее стоит помнить, что после ареста Зенна на 14 месяцев бросили в тюрьму, а затем выслали; Шуберт же провёл остаток ночи в полицейском участке. Мера пресечения в отношении его была ограничена разъяснительной беседой; нельзя, однако, исключить того, что к задержанным применяли физическое насилие. Насколько возможным стало для Шуберта продолжение работы над чувствительной религиозной драмой? Насколько крепка была вера его самого в «торжество воскрешения»?

Широко известно, что в поздних своих мессах Шуберт упрямо исключал из срединной части – Credo на слова Символа веры – строку «ожидаю воскресения мёртвых»[680]. Он был христианином по рождению и получил образование в элитарной католической школе, но позже жил абсолютно светской жизнью и почти не посещал церковь. Сочиняя духовную и литургическую музыку на протяжении всей своей – очень короткой – жизни, он, бесспорно, ощущал область религиозного как приватную, частную и вряд ли обладал восторженной верой Нафанаила. Высказывались предположения{345}, что «Лазарь» вообще не мог быть завершён, поскольку смерть в поэтике Шуберта и есть пункт назначения; та гравитационная точка, чёрная дыра, к которой подчас стремится вся материя его опуса и из которой нельзя возвратиться. В великом струнном квартете «Смерть и девушка», созданном через четыре