Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сара рассказывала ей о матери, о том, какой она была храброй, никогда не жаловалась на удушающую жару Каборра-Васса, где черные магнетитовые скалы превращали ущелье в раскаленную печь.
— Было плохое время, — пояснила Сара. — Жаркие дни перед приходом дождей. — Робин вспомнила отчет отца об экспедиции, в котором он возлагал вину за промедление на своих заместителей, старого Харкнесса и капитана Стоуна — якобы из-за них они пропустили прохладный сезон и достигли ущелья в убийственно жарком ноябре.
— Потом наступили дожди, и с ними пришла лихорадка, — продолжала Сара. — Было очень худо. Белые люди и ваша мать вскоре заболели. — Должно быть, за долгие годы в Англии, ожидая вызова от отца, мать растеряла свою невосприимчивость к малярии. — Даже сам Манали заболел. Впервые я увидела, как он болеет лихорадкой. Дьяволы владели им много дней. — Это выражение ярко описывает бред больного малярией, подумала Робин. — Он так и не узнал, когда умерла ваша мать.
Снова наступило молчание. Мальчик, которому наскучила нескончаемая беседа женщин, запустил камнем в птиц, щебетавших в ветвях акации. Сверкнув прелестными алыми грудками, сорокопуты упорхнули к реке, и малыш снова привлек внимание Робин. Ей казалось, она знает это лицо всю жизнь.
— Моя мать? — переспросила Робин, все еще глядя на мальчика.
— Ее вода стала черной, — коротко сказала Сара. Гемоглобинурийная лихорадка — от этих слов у Робин мороз пробежал по коже. Так бывает, когда малярия меняет свое течение и атакует почки, они превращаются в тонкостенные мешочки с черной свернувшейся кровью и могут лопнуть при малейшем движении больного. Черноводная лихорадка, когда моча превращается в темную кровь цвета тутовой ягоды, и мало, очень мало кто после нее поправляется.
— Она была сильной, — тихо продолжала Сара. — Она ушла последней. — Женщина обернулась к остальным заброшенным могилам. Ничем не украшенные холмики покрывал толстый слой завитых стручков акации. — Мы похоронили ее здесь, когда дьяволы еще владели Манали. Но позже, когда Манали смог встать, он пришел сюда с книгой и сказал над ней слова. Он сам поставил этот крест.
— Потом он снова ушел? — спросила Робин.
— Нет, Манали был очень болен, им опять овладели дьяволы. Он плакал о вашей матери. — Мысль о плачущем отце была настолько невероятной, что Робин не могла этого вообразить. — Он часто говорил о реке, которая его погубила.
Широкая зеленая река поблескивала за акациями, и обе женщины инстинктивно повернулись к ней.
— Манали стал ненавидеть эту реку, будто она была живым врагом, преграждавшим путь к его мечтам. Он стал как безумный, лихорадка приходила и уходила. Иногда он сражался с дьяволами, громко кричал и вызывал на бой, как воин бросает клич «гийя» вражескому войску. В другие дни он в бреду говорил о машинах, которые укротят его врага, о стенах, которые построят поперек потока, чтобы люди и корабли проходили над ущельем. — Сара замолчала, воспоминания затуманили ее приятное, круглое, как луна, лицо. Мальчик почувствовал грусть матери, подошел, опустился на землю и положил запыленную головку к ней на колени. Она рассеянно погладила густую шапку кудряшек.
Робин вздрогнула: внезапно она узнала мальчика. Удивление отразилось на ее лице так ясно, что Сара проследила за ее взглядом и внимательно всмотрелась в головку, лежащую у нее на коленях, потом снова взглянула в глаза Робин. Слова были не нужны, вопрос был задан и ответ получен без слов, женщины интуитивно поняли друг друга. Сара бережно притянула малыша к себе.
— Это было после того, как ваша мать… — начала было объяснять Сара, и вновь наступило молчание.
Робин продолжала вглядываться в мальчика. Это был Зуга в детстве, смуглый маленький Зуга. Только цвет кожи помешал ей разглядеть это сразу.
Робин показалось, что земля под ногами качнулась, потом снова встала на место, и наступило странное облегчение. Фуллер Баллантайн больше не был богоподобной фигурой, вытесанной из безжалостного несгибаемого гранита и довлевшей над ней.
Она протянула к мальчику руки, и он без колебаний доверчиво подошел. Робин обняла паренька и поцеловала, его кожа была гладкой и теплой. Он прижался к ней, как щенок, и на молодую женщину теплой волной нахлынул прилив любви и благодарности к малышу.
— Он был очень болен, — тихо сказала Сара, — и одинок. Все ушли или умерли, он горевал так, что я боялась за его жизнь.
Робин понимающе кивнула.
— Вы его любили?
— В этом не было греха, ибо он был Богом, — просто ответила Сара.
«Нет, — подумала Робин, чувствуя, что гора свалилась с плеч. — Он был мужчиной, а я, его дочь, обыкновенная женщина».
В этот миг она поняла, что нет более нужды стыдиться своего тела и желаний, что исходят из него. Она обняла малыша — подтверждение человеческой природы ее отца, и Сара облегченно улыбнулась.
Впервые в жизни Робин сумела признаться самой себе, что любит отца, и поняла природу непреодолимого влечения, которое с годами не исчезло, а лишь усилилось.
Горячая любовь, которую она испытывала к отцу, со временем затмилась благоговением перед легендой. Теперь она осознала, почему оказалась здесь, на берегах волшебной реки, на самой дальней границе изведанного мира. Она пришла не для того, чтобы разыскать Фуллера Баллантайна, а для того, чтобы найти отца и найти себя — такую, какой она себя никогда раньше не знала.
— Где он, Сара, где мой отец? Куда он ушел? — горячо расспрашивала она, но та опустила глаза.
— Не знаю, — прошептала она. — Однажды утром я проснулась, а его не было. Я не знаю, где Манали, но буду ждать, пока он не вернется к нам. — Женщина вскинула глаза — Он вернется? — жалобно спросила Сара. — Если не ко мне, то к ребенку?
— Да, — ответила Робин с уверенностью, которой сама не испытывала. — Конечно, вернется.
Выбор носильщиков оказался делом долгим. Зуга слегка хлопал каждого нанятого по плечу, и человек отсылался в палатку Робин на осмотр
