ты его, конечно, можешь, но оно будет случайным, вроде непроизвольного вздрагивания, и никак не превратится ни в какую деятельность, пока ты его не увидишь, не осмыслишь, и не превратишь в образ действия, которым и закрепишь как вид деятельности.

Просто прогнулся психолог перед идеологическими требованиями правящей верхушки общества. И в итоге в психологии обнаружилось подтверждение марксизма: вот и психологи подтверждают, все именно так и развивалось из указанного классиками корня… А дальше начинается наша история и история большой лжи, ставшая основой культурно-исторического подхода к изучению человека. Рубинштейн не поминает здесь классиков, но это чистой воды «творческое» переложение того, что мы уже читали в двух предыдущих главах. Называлось это у психологов, вроде Рубинштейна или Леонтьева, – быть искренним марксистом.

«По мере развития трудовой деятельности человек, воздействуя на природу, изменяя, приспособляя ее к себе и господствуя над нею, стал, превращаясь в субъекта истории, выделять себя из природы и осознавать свое отношение к природе и к другим людям. Через посредство своего отношения к другим людям человек стал все более сознательно относиться и к самому себе, к собственной деятельности; сама деятельность его становилась все более сознательной: направленная в труде на определенные цели, на производство определенного продукта, на определенный результат, она все более планомерно регулировалась в соответствии с поставленной целью.

Труд как деятельность, направленная на определенные результаты – на производство определенного продукта – требовал предвидения. Необходимое для труда, оно в труде и формировалось» (Там же).

Где здесь Гегель, где Маркс, а где Энгельс, разбираться предоставляю читателю. Мне же гораздо важнее еще раз подчеркнуть, что все марксисты были ярыми революционерами. Но при этом, как мне кажется, никто из них не осознавал, что бились они не за победу пролетариата, не за светлое будущее человечества, даже не за коммунизм. Они сражались за то, чтобы естественнонаучное мировоззрение одержало верх над религией, а в мире правила Наука.

Посчитать Маркса и Энгельса не коммунистами, а естественниками, по меньшей мере, странно, но вспомните: все их работы пронизаны ненавистью к религии и неистовым стремлением утвердить естественнонаучное мировоззрение. Именно поэтому Энгельс продолжает дело Дарвина, доказывая, что человек произошел естественно и биологически из обезьяны, а значит, не является сыном божиим и не имеет духа божьего, а есть всего лишь животное…

И вся советская наука билась не просто за утверждение и усиление власти захватившего её сообщества. Она упорно продвигала в умы русского и других народов России именно эту естественнонаучную мысль. Каким-то недоступным моему пониманию образом, вся советская власть держалась не на идее коммунизма, а на идее биологического родства человека с животными. Именно это был основной вопрос советской власти и коммунистической биологии. И держались они до тех пор, пока это не вызывало сомнения у оболваненной толпы…

При этом сами основоположники, включая даже такого малого основоположника, как Рубинштейн, постоянно признавались, что прямая линия развития человека из обезьяны невозможна:

«Данные современной науки исключают возможность происхождения человека от одной из современных пород человекоподобных обезьян, но определенно указывают на общность их происхождения» (Там же).

Но это не смущает эволюционистов, и они, сглотнув неувязку, начинают рассказывать о том, как питекантроп развился в синантропа, синантроп в неандертальца, а из того вышел человек современного типа, кроманьонец. Во всяком случае, так рассказывал Рубинштейн и многие популяризаторы эволюционизма. О том, что между всеми этими видами протолюдей не обнаружено никакой связи, они умалчивают. Как и о том, что человек современный со всей определенностью сорок тысяч лет назад заменил неандертальца, но с такой же определенностью не происходил от него.

Возможно, неандертальцы Европы просто были вырезаны нашими предками, а может, вымерли, как неспособные конкурировать с более развитым видом. Хотя есть и некоторые основания считать, что они были просто ассимилированы и растворились в новом виде людей.

В любом случае, мы не произошли от неандертальцев. И эволюции не было. Не только при переходе от обезьяны к первому человеку был необъяснимый скачок, но и при переходе к современному человеку, тоже был такой же скачок, который наука объяснить не может. Думаю, потому что не в состоянии позволить себе те гипотезы, которые сделали бы возможным такое объяснение.

Я опущу все, что нанизывает Рубинштейн на исходные противоречия, говоря о речи, функциях мозга и общественной природе труда, которые оказали обратное влияние на развитие человека. Все это лучше почитать прямо в источниках, которые приведены в предыдущих главах. Я рассказал лишь о небольшой части его сочинений, посвященных культурно-историческим основам психологии. Написано им многократно больше. Но ничего, кроме марксистского понимания культуры и истории в развитии человека, в его трудах нет.

Как нет в ту пору и какой-то самостоятельной от марксизма культурно- исторической психологии.

Глава 2

Как все начиналось

Самый простой и точный портрет культурно-исторического подхода был нарисован одним из его создателей – Александром Романовичем Лурией (1902–1977) – в автобиографической книге «Этапы пройденного пути», изданной в 1982 году. Одновременно это и самая жуткая книга по истории советской психологии. Это свидетельство того, как советские психологи убивали душу и вытравливали из своего сообщества тех, кто не хотел ее предавать…

Сам Лурия пытался назвать ее «Последней книгой», но Майкл Коул, издавая в США, а Лурию почему-то очень любили издавать в США, начиная с самых ранних работ, назвал ее «Сотворение разума»… Мне это говорит только о том, что я совсем не понимаю, как Коул понимает Лурию…

Как называет издавшая ее профессор Хомская, это научная биография Лурии.

Начинает ее Лурия со своих славных революционных деяний в Казани, когда ему было 15 лет. Как он сам признается, революция смела барьеры и открыла возможности для подобных ему прорываться в другие слои общества, занимать места, которые были недоступны из за социальной принадлежности к иному классу.

За этими словами о возможностях, не зависящих от социальной принадлежности, скрывается какая-то ложь, потому что страницей раньше он рассказывает, что его отец был врачом, преподавал в Казанском медицинском институте. Куда выше хотел прорваться после революции Саша Лурия? Если в науку, то для него это никак не было закрытым путем. Может быть, в Москву, как и сделал его папа после революции? Но в Москву до революции было сложно прорываться только евреям. Если речь об этом, так и стоило назвать вещи своими именами.

Саша Лурия пошел по стопам отца и уже тогда избрал научный и вполне марксистский путь прорыва:

«Революция возбудила в нас, особенно в молодежи, интерес к философии и социологии. Ни