Маркса об отличии человека от паука и пчелы. Естественно было развить это положение на примере более сложных существ, таких, как обезьяна, что Выготский и сделал – строго по следам Энгельса – около 1930 года. Им были написаны совместно с Лурией «Этюды по истории поведения», в которых два первых очерка принадлежали Выготскому.

Что это была за работа?

Попросту сказать – попытка нарастить научные мышцы на скелет, выложенный Энгельсом в «Труде в процессе превращения обезьяны в человека». Энгельс был порезан на куски, которые перемежались объемными комментариями Выготского, который старательно штудирует при этом работы немецкого зоопсихолога Кёлера. Своего там, можно сказать, и нет.

Работа эта предельно идеологизирована, и никакой новой мысли к тому, что сказано Энгельсом о том, что человек – животное, необъяснимым образом научившееся трудиться, не добавляет, поэтому я не в силах заниматься ею, как таковой. Я вынужден просто показывать саму преемственность марксистской мысли в основных трудах культурно-исторического подхода. Начну с первого очерка Выготского, называвшегося несколько пугающе: «Поведение человекообразной обезьяны».

Если верить первым строкам, посвящена она «развитию поведения от его самых простых форм, какие мы наблюдаем у низших животных, до самых сложных и высших, которые мы видим у человека» (Выготский, Этюды, с. 23). Поскольку статья имеет исходной задачей привить естественнонаучное мировоззрение, то уже с этой строки ощущаешь, что тебя в это мировоззрение и затаскивает, причем с немалой силой. А как только это случается, появляется соответствующая мысль: действительно, поведение должно развиваться от простых форм до сложных…

Похоже, очарование естественной науки было настолько сильно, что никто не обратил внимания на то, что это не исходное рассуждение, а исходный обман. Причем обман многосторонний. Судите сами: как может профессионал своего дела, а именно психологии, начинать работу, посвященную поведению, с некоего утверждения, в котором содержится самое главное понятие его исследования, не определив его? Он использует его как само собой разумеющееся.

Иначе говоря, гений советской психологии в этой работе обращается ко всем своим читателям, либо исходно предполагая, что они знают, что такое поведение, что они понимают, что он понимает под «поведением», и что они все верно последуют с ним к его цели. Либо же ему и не важно, ни что такое поведение, ни поймут ли его. Ему важно нечто совсем иное, для чего сойдет и такое небрежное начало. Например, привить этот самый марксистский взгляд на природу человека.

Моя придирка может показаться излишним академизмом, требованием строго соблюдать методологические принципы научного исследования. В отношении главного методолога революционной реформы всей психологии это уже не пустое требование. Но это не главное для меня. Просто вдумайтесь в то, что звучит в русском слове «поведение». Оно очевидно связано с понятием «вести себя», то есть, брать и вести некое существо, которое ты считаешь собой. Может ли такое понятие быть применено к низшим животным?

Хуже: может ли оно быть применено к высшим? Применимо ли оно вообще к кому-либо кроме человека? Ведь для того, чтобы «вести себя», необходимо осознавание и себя, и того, что ты делаешь при этом с собой. Иначе говоря, как это сейчас называет наука, нужно обладать способностью к рефлексии, то есть к отторжению своих действий от самого себя, к разделению себя и своего действия, и к возможности выбора способов действия из какого-то количества имеющихся в памяти вариантов.

Могут ли это животные? Или же они проявляют себя цельно и нерасторжимо с тем, что делают? Как это говорится, отождествляясь с собственными действиями, ощущая их собой в разных состояниях.

Я не берусь пока ничего утверждать, я лишь показываю, что Выготский уж слишком небрежен с тем понятием, которое решил исследовать. И допускаю, что то, что он имеет в виду, говоря о поведении, лишь случайно названо им поведением. Просто вспомните, как вы наблюдаете за насекомыми или рыбами. И вы обнаружите, что слово поведение к ним не подходит за исключением тех радостных мгновений, когда вам кажется, что они действуют совершенно по-человечески. Однако как раз про них Выготский чуть ниже скажет, что это всего лишь инстинкты.

Что такое инстинкты, в действительности никто не знает. Выготский определяет их через то же самое поведение: «Первую ступень в развитии поведения образуют у всех животных наследственные реакции, или врожденные способы поведения. Их обычно называют инстинктами» (Там же).

Нельзя определять иностранное понятие «инстинкт» через неопределенное русское понятие «поведение», да еще при этом определяя поведение через поведение. Родится неопределение неопределенности. Чувствуя это, Выготский и ссылается на обычай. Стыдно. Для психолога и методолога – стыдно!

Но ему некогда. Как раз такой ерундой, как поведение, он в этой книге о поведении заниматься не хочет. Ему нужно как можно быстрее проскочить к главным трудам своей жизни, для чего и нужно выложить марксистский мостик над неведомым. Поэтому он проскакивает мимо самого главного и быстро бежит к очаровавшему его успеху Кёлера, который так прославился, всего лишь поиграв несколько лет с обезьянами.

Но начинает он со скрытой цитаты из Энгельса:

«Инстинктивным реакциям животное не научается в процессе своей жизни, они не возникают в результате проб и ошибок, удачных и неудачных опытов, они не являются также следствием подражания – в этом их главное отличие.

Биологическое значение инстинктивных реакций заключается в том, что они являются полезными приспособлениями к окружающей среде, выработанными в борьбе за существование и закрепленными путем собственного отбора в процессе биологической эволюции.

Происхождение их поэтому объясняется так же, как и происхождение “целесообразной” структуры и функций организма, то есть законами эволюции, открытыми Дарвиным» (Там же, с. 23–24).

Второй ступенью оказывается «ступень дрессуры или условных рефлексов» (Там же, с. 24). Это как раз то, чем занимался Павлов. Не могу удержаться и не привести тот образ, что более всего пришелся по душе Выготскому из всех опытов Павлова. Думаю, в нем было что-то чрезвычайно важное для всей советской науки, да и для марксизма, наверное, ведь это единственное, что Выготский рассказывает о Павлове в этой работе.

«Наконец, следует отметить и то обратное влияние, которое оказывает вторая ступень на первую. Условные рефлексы, надстраиваясь над безусловными, глубоко их видоизменяют, и очень часто в результате личного опыта животного мы наблюдаем “извращение инстинктов”, то есть новое направление, полученное врожденной реакцией благодаря условиям, в которых она проявлялась.

Классическим примером такого “извращения инстинкта” может служить опыт академика Павлова с воспитанием у собаки условного рефлекса на прижигание кожи электрическим током.

Сначала животное отвечает на болевое раздражение бурной оборонительной реакцией, оно рвется из станка, хватает зубами прибор,