я, и никто из моих друзей не были знакомы по-настоящему с марксизмом или теорией научного социализма. Наши дискуссии ограничивались теориями утопического социализма, которыми увлекались в те дни.

Хотя мы не имели представления об истинных причинах революции, сразу же всей душой примкнули к новому движению…» (Лурия, Этапы, с. 6).

Сразу же, всей душой… которой не было, и которую положил на то, чтобы вывести даже само понятие души из сознания русского человека… Попросту говоря, политический авантюрист, проходимец, который даже не скрывает того, что обладал чутьем на подворачивающиеся возможности, и очертя голову бросался в любую мутную воду, принимая ее всей душой, как родную среду обитания. Вот он-то и стал одним из творцов новой психологии.

Еще в бытность в Казани двадцатилетний Лурия создал Фрейдистский кружок и тут же уведомил об этом самого Фрейда. На что Фрейд ответил, обращаясь к нему как к президенту, что «он рад был узнать, что в таком отдаленном восточном русском городе, как Казань, организовался психоаналитический кружок» (Там же, с. 11). А потом Лурия поддерживал с ним переписку до двадцать восьмого года, то есть до времени, когда психологии впервые помахали пальчиком, чтобы она не забывала о курсе партии.

И Саша тут же прекратил недозволенные контакты, хотя Фрейд был жив еще до 1939 года…

Затем он решил примкнуть к рефлексологии Бехтерева, организовал журнал, посвященный ей, и от лица редколлегии поехал в Петроград приглашать в нее Бехтерева. Бехтерев тоже не распознал в Саше проходимца, и даже показывал ему свой Институт мозга, очевидно, считая, что разговаривает с действительным редактором действительного журнала. «Бехтерев согласился стать членом редакционной коллегии журнала при одном условии. Мы должны были добавить к заглавию слова “и рефлексологии”, что являлось названием, которое он дал психологической системе.

Мы охотно согласились…» (Там же, с. 14).

Все это было «периодом наивного поиска своего пути в психологии», как говорит сам Лурия. Наивность, похоже, является сильным оружием в умелых руках. Во всяком случае, каким-то наивным путем он сделал так, что «в 1923 году профессор К.Н.Корнилов, который только что был назначен директором Московского института психологии, предложил мне стать его сотрудником» (Там же, с. 15).

О том, как Корнилов «был назначен» директором института, рассказывает один из главных психологов Советского Союза Артур Петровский: после революции из России бегут ее лучшие умы…

«Уезжают музыканты, композиторы, балетмейстеры, но пока психологи находятся на месте, потому что продолжается нормальная работа. А так как они, в основном, заняты эмпирической психологией, то политика, казалось бы, их вообще не должна была волновать и затрагивать.

Так продолжалось до 1923 года. Именно тогда происходит первое изменение в нашей науке. В конце 1922 года была опубликована статья Ленина “О значении воинствующего материализма”. Ее, по-видимому, очень внимательно прочитали несколько психологов, и им стало понятно, что надо “перестраивать свои ряды”. Первым на это откликнулся ближайший сотрудник Челпанова – Константин Николаевич Корнилов, в прошлом алтайский учитель.

На первом психоневрологическом съезде в 1923 году прозвучал его доклад, который буквально оглушил слушателей. Назывался он “Психология и марксизм”. В нем Корниловым была поставлена задача перестроить психологию на базе марксизма, диалектического материализма, рассматривая марксизм как единственную философскую базу для развития психологической науки.

А до выступления Корнилова психологи ориентировались, в зависимости от позиции того или иного ученого, на разные философские течения: идеал-реализм, неокантианство и многие другие» (Петровский, Записки, с. 19).

Так Саша переезжает в Москву, и у него начинается новый период жизни. Период разгрома института Челпанова и психологии как науки о душе.

Как он сам про себя пишет: «я присоединился к маленькой группе научных работников, занимавшихся перестройкой русской психологии в соответствии с задачами революции» (Там же, с. 15). Перестройка эта выразилась в том, что этой группой во главе с Корниловым был оклеветан сильнейший русский психолог, основатель Института экспериментальной психологии Георгий Иванович Челпанов (1862–1936). Его институт был захвачен, Челпанов выброшен на улицу, а все лаборатории, как рассказывает Лурия, «были переименованы так, что их названия включали термин “реакции”: была лаборатория визуальных реакций (восприятие), мнемонических реакций (память), эмоциональных реакций и т. д.» (Там же, с. 18).

Реакция, накрывшая лучший в мире институт, могла бы сейчас быть названа перегибом, если бы не два «но». Во-первых, сам Георгий Иванович долго и мучительно умирал с голоду на глазах обокравших и оболгавших его советских психологов. Умер он только в 1936 году, а до этого как призрак старого замка постоянно попадался на улицах Москвы, изможденный и потрепанный, творцам новой науки. Вся радость Лурии и его биографов по поводу того, каким ловким мальчиком был наш Саша, меркнет и становится гадкой, когда видишь этот живой упрек культурно-историческому подходу.

Но упрек этот был далеко не личным, это был символ всей убитой науки о душе. Я уже писал в других книгах, что, когда Челпанов писал свою психологию, выглядевшую вполне научной, он писал действительно о душе, и душа для него существовала. В этом он не сомневался, искал же он лишь способы, которыми можно было бы изучать ее научно и объективно. И вышвырнули его революционные реакционеры именно за это:

«Г.И. Челпанов опубликовал руководство по психологии для средней школы, которое переиздавалось до революции почти двадцать раз. Солидный том, озаглавленный “Мозг и душа”, был посвящен обсуждению отношения субъективного опыта к материальному миру. В этой книге Г.И. Челпанов пытался решить вечную проблему европейской психологии того времени: взаимодействуют ли душа и материя в мозгу или же они функционируют параллельно?

Г.И. Челпанов считал, что материалистический подход к изучению психики бесплоден» (Там же, с. 16).

Тем и подписал собственный приговор…

«В это время К.Н.Корнилов, один из учеников Г.И. Челпанова, разработал методику, которая, по его мнению, могла измерить умственное напряжение. <…>

Он полагал, что организм располагает определенным количеством “энергии”, которая распределяется между умственной и двигательной системами; чем больше энергии идет на умственную работу, тем меньше ее остается для движений.

Корнилов наивно думал, что можно измерить эту “энергию”. <…>

Более того, он претендовал также на создание материалистического подхода к изучению психики, который, как он полагал, охватит всю деятельность человека и будет сопоставим с учением Маркса и Энгельса.

Хотя его подход, который он окрестил термином “реактология”, был наивен, натуралистичен и механистичен, все же в то время казалось, что он представляет собой альтернативу откровенно идеалистической психологии Г.И. Челпанова.

Челпанов ушел с поста директора института, и на его место был назначен Корнилов» (Там же, с. 17).

Кому казалось, что подход Корнилова больше подходит новым