Я не знаю, кто в этом виноват больше: Управление государственными цирками или Владимир Дуров. Но, во всяком случае, если Управление госцирками и не может привлечь В. Дурова к сотрудничеству с собою, то этим вопросом должно было бы заняться Управление гостеатрами.

Бросается в глаза вся ненормальность такого положения. Мы выписываем большинство цирковых артистов из-за границы и оставляем в стороне собственного русского артиста, имевшего еще этим летом совершенно исключительный успех на юге. Очевидно, под этим кроются какие-то недоразумения, какие-то нелады. Но это не дает права путем вздувания славы покойного А. Дурова и апелляции к еще никому из нас не известному молодому А. Дурову, все эти трудные годы прожившему за границей, стараться доказать, что Владимир Дуров, который жив, здоров, работает, издает интереснейшие книги, пользуется успехом, хочет работать еще больше, который все эти тяжелые годы жил в Москве и кое-как спасал (между прочим, и при моей помощи) от голода своих экспериментальных животных, – ненастоящий!

Когда идет спор о том, кто настоящий Бим и Бом, то действительно разобраться трудно.

Но когда нам стараются доказать, будто бы старый мастер цирка, интересный зоопсихолог, первый острый политический клоун Владимир Дуров ненастоящий, то мы не можем не протестовать против этого. Всякой полемике есть предел.

Повторяю, если кому-нибудь вздумалось бы усомниться в том, что я здесь утверждаю, то я могу во всякое время любому нейтральному лицу продемонстрировать, попросив об этом В. Дурова, все относящиеся сюда документы.

1925 г.

III. Письмо В. Л. Дурову

Дорогой друг, Владимир Леонидович! Никак я не предполагал, что в день Вашего юбилея, которого я сам с нетерпением ожидал, мне не придется лично пожать Вам обе руки и поздравить Вас со званием заслуженного артиста, которое Вы действительно и полностью заслужили. Как только я выздоровею, я побываю у Вас, чтобы крепко Вас поцеловать.

О Ваших заслугах, как замечательного комика, как исключительно мирового дрессировщика; как смелого гражданина, умевшего колкими словами дерзновенногошута ранить спесь «сильных мира того»; о Ваших глубоких и интересных наблюдениях и выводах, сделавших Вас одной из знаменитейших фигур современной зоопсихологии; о Вашей любви к детям и о прелести Ваших книг из жизни животных, написанных для детей, будут говорить другие, и я также хочу бегло упомянуть в своем письме.

Мне хочется также вспомнить, что мы встретились с Вами и подружились сейчас же после революции; что Вы с большим тактом председательствовали на некоторых огромных митингах, где в самой острой форме возбужденной тысячной аудиторией ставились различные вопросы и я, по мере сил, отвечал на них.

Не всегда и не все в политике Советов было Вам понятно и симпатично. Вы человек глубочайше миролюбивый, и, как я знаю, Ваше воззрение ближе всего к воззрениям яснополянского мудреца[16], но это не мешало Вам почувствовать великую правду в советском строе и, оставляя в стороне разногласия, в главном остаться нашим попутчиком.

Не всегда могли мы Вам помочь вовремя и в достаточной мере, перетерпеть всяких трудностей Вам пришлось немало, но все-таки, Вы сознаетесь, Наверное, что Советская власть не только в моем лице, вообще шла Вам навстречу, зная, какого ценного человека она имеет в Вас, помогала Вам по мере сил и дала Вам возможность, пережив трудные времена, вступить теперь, в день Вашего юбилея, в качестве заслуженного артиста на путь еще более широкой художественной и научной деятельности.

Чрезвычайно приятно мне было отметить, с каким глубоким сочувствием и единодушием отозвалась на Ваш юбилей вся наша пресса.

Еще раз крепко жму Вашу руку.

Как печально, что проклятый бронхит, который меня душит, не дает мне возможности быть сейчас вместе с Вами.

Я просил мою жену, Наталью Александровну, крепко поцеловать Вас за меня.

Народный комиссар по просвещению А. Луначарский.

[11 апреля 1927 г.]

IV. В Управление Московской таможни

Уважаемый товарищ! Очень прошу Вас помочь известному ученому и артисту В. Дурову в деле получения им без оплаты таможенных сборов совершенно необходимых ему предметов, перечисленных в прилагаемом списке.1 Особенное внимание обращаю на уже прибывшие предметы за №№ 12, 14, 36 и 37, отсутствие которых совершенно парализует работу Дурова.

О Вашем решении прошу уведомить меня. Нарком по просвещению А. Луначарский.

20 февраля 1929 г.

На зарубежной эстраде

I. Среди трудовой демократии

Майские праздники (Письмо из Парижа)*

О традиционном массовом празднике, которым начиная с 1912 г. отмечала свои годовщины ежедневная парижская газета французских профсоюзов «Bataille Syndicaliste». Празднество, устроенное 3 мая 1913 г. в двух огромных залах «Ваграм», было открыто речью генерального секретаря Всеобщей конфедерации труда Франции Леона Жуо и после обширного концерта закончилось грандиозным балом.

Колоссальная зала Ваграм, вмещающая более 4000 публики, залита огнями и переполнена рабочими семьями.

Французский пролетариат имеет своеобразную внешнюю физиономию. Вы здесь не встретите того сознательного и разительного подражания буржуазии, которым часто поражает нас рабочий Берлина или Вены. Здесь вы увидите десяток фигур в характерных плисовых костюмах, а большинство, во всяком случае, предпочитает каскетки котелкам, любит красные галстуки и несколько небрежные пиджаки. Но во всем у парижского рабочего есть своя развязная, уверенная и не лишенная грации складка. Живописную ноту вносит анархическая молодежь со своими кудрями и сомбреро, своими замысловатыми куртками и бантами. Во всем этом чудачестве много молодости и веселого озорства. Их дамы обтянуты в жерсе, носят мужские шляпы на стриженых волосах и стараются держаться гаврошами.

Рабочие сюда пришли со всеми чадами. Дети великолепны! Никакого вырождения. Нарочно присматриваюсь к детворе, которая резвится и шныряет между ног публики, аплодирует артистам или дремлет на коленях матерей: превосходные маленькие человеческие экземпляры.

Я знаю, что есть в Париже же дети города, о которых говорит в известном стихотворении Городецкий1, но это бездомные сироты, оторванные от родителей, жестоко эксплуатируемые крошки. В рабочей семье как таковой ребенок находит сейчас столько ласки и заботы, что, приняв во внимание трудности жизни, приходится удивляться бодрому духу и приспособляемости рабочего класса.

Очень мила женская публика. Костюмы не от Пакена и не от Дреколя, а самодельные, и самому лучшему бальному платью цена 30 франков, но сколько тут остроумия, какое умение выдержать стиль… Хорошеньких лиц и изящных фигур, верьте, здесь в зале Ваграм больше, чем на премьерах больших театров. Нечего и говорить, что в смысле заразительной веселости, искреннего восприятия, симпатии к артисту – эта публика возвышается, как небо над землей, над блазированной, почти всегда равнодушной и