Я был в Нью-Йорке тем летом, когда все СМИ писали и говорили о СПИДе. Сидел у себя в отеле, дожидался рейса, чтобы лететь сюда, и смотрел «Твенти-Твенти». Там брали интервью у «живого скелета», который, как и Герб у Дилэни, умер на следующий день после выхода передачи. А до этого мне пришлось несколько раз съездить на метро в Вашингтон-Хайтс для отправки нашего оборудования, и я решил зайти в общественный сортир на остановке «Семьдесят девятая улица» – место весьма активного секса в то время, – поглядеть, что там делается. Учти, что обычно я в таких местах не бываю. Триста контактов в год? Господи, да для меня три за последние пять и то оргия. Я просто хотел понаблюдать, как ученый, что там происходит на фоне этой шумихи. Представь себе эту дыру: облупленные стены, асбестовые трубы, дневные светильники прошлой эры и кабинки без дверей, с одними перегородками. Между первым и вторым моим визитом туда кто-то залепил гипсом все унитазы и писсуары – не тронули только длинную раковину, которая тут же наполнилась мочой, фекалиями и туалетной бумагой.

Кто мог это сделать? Разгневанные натуралы, чтобы вывести из строя притон извращенцев? Или доброхоты, чтобы понизить число заражений СПИДом?

Однако сексуальной активности это не пресекло, и по назначению, что показывало состояние пола и раковины, туалетом пользовались по-прежнему – но через несколько дней его насовсем закрыли. Про массовые убийства даже и говорить не хочу. Вот как выглядел в то время Нью-Йорк, вот что я думал найти в его «карнавальном» изображении. И еще – нет уж, дай мне сказать. Почему он не пишет о попытках закрыть бани для геев, о преследовании геев-бизнесменов и даже натуралов, владевших гей-барами? Или взять психотерапевта и бухгалтера, упомянутых им: сколько пациентов, сколько клиентов у них осталось за шесть месяцев, за шесть недель, за шесть дней до смерти, когда они были еще в силах работать, но все уже знали, что у них СПИД? Вот что я хотел бы знать, не говоря уж о клиентах Ферона. И это заявление на Мосту Утраченных Желаний… «у меня есть любовник»! Как бы не так. Простите великодушно, но ни у меня, ни у семи из восьми знакомых мне геев любовника нет! Понимаешь ли ты, что означают облавы в банях Сан-Франциско или полицейский рейд в нью-йоркском клубе «Шахта»? Об этом писали все гей-издания, когда я там был. Это сложная политическая ситуация, затрагивающая тысячи, если не миллионы геев и миллионы гетеросексуалов; люди пишут статьи и письма, отстаивая разные точки зрения; писатели, имеющие больных СПИДом любовников, высказываются против закрытия бань, а официальные источники, пользуясь замешательством, в очередной раз дают указания, как нам, геям, следует и не следует жить. «Аллегория»! Расскажите кому другому! Настоящей аллегорией был бы взвод императорских гвардейцев, разрушающих мост как источник заразы, – и реакция на это всех остальных, от торговцев и покупателей, не могущих попасть на свой Старый Рынок, до завсегдатаев самого моста, желающих быть свободными в своем выборе…

– Керми, – прервала Лесли, – он, может, и не пытался представить в виде аллегории конкретную политическую ситуацию. Может, он просто показывает, что чувствовали люди в то время, какую бы сторону, в политическом смысле, они в конце концов не избрали.

– И все-таки нет, Лесли. Я плохо знаком с научной фантастикой и с твоим мечом-колдовством, но в истории, искусстве и литературе кое-что смыслю. «От художника я требую только одного: верности ощущения», – сказал Флобер. Особенно это касается искусства, имеющего политическую подкладку. Здесь «верность ощущения» означает интуитивное понимание, о чем следует написать. Меня не особо волнует, что автор об этом скажет. Но если он выдает эту свою «повесть» за некое политическое исследование, а о самом главном не говорит, это уж ни в какие ворота.

Позади них высились темные горы.

– Может, он вообще в баню не ходит, – пожала плечами Лесли.

Перед ними лежало море.

– Одна из моих самых замечательных встреч – в Цинциннати это было, зимой 1979 – случилась как раз в бане. (Триста контактов? Ненавижу его!) И поверь, я ни на что бы это не променял! Но в киношки и общественные туалеты, где все как раз и происходит, я не хожу.

Между горами и морем вырисовывалось нечто похожее на карту того, что было когда-то городом.

11.1. В таверне горела одинокая лампа. Нари, вслед за другими, откинула дверную завесу и вышла на улицу. Садук обнимал ее за плечи, защищая от вечернего холода. Из-за угла вывернулась компания молодежи; их факелы осветили девочку, бывшую поводырем на церемонии, – она, как взрослая, беседовала с какой-то женщиной. Черная с оранжевым накидка, которую повязал ей Ферон, так и осталась на ней, но краску с ее лица смыли.

Нари посмотрела туда же, куда и Садук, но юнцы с факелами уже ушли, и стало темно.

11.2. Артистический перфоманс всегда более или менее произволен.

Вот вам портрет Джои.

На нем темно-синие слаксы, в которых он уже неделю спит в парке. Бежевую футболку с выпуклой металлической надписью: «Зачем скромничать, если ты велик, как и я?», он снял и повесил на спинку кухонного стула, на котором сидит. Босые ноги, расставленные на ширину ярда, натерты тесной обувью, подаренной ему другим неимущим, на щиколотках и подъеме следы от уколов. Утром он обделался во сне на садовой скамейке, но остался в тех же штанах – других ведь у него нет. Закатав одну штанину, он раз за разом втыкает шприц, похожий на игрушечный, то в колено, то в бедро, то в голень – ждет, когда темная кровь из действующей вены окрасит бледно-розовую жидкость в цилиндре. По рукам у него течет кровь от безуспешных попыток попасть в предплечье, в бицепс, в запястье, между костяшками пальцев: каждое место опробовано три-четыре раза под разным углом, но система кровообращения стойко сопротивляется. Струйка на локте толстая и длинная, как червяк, другие оплетают руки красными нитками.

На кухонном столе, среди бутылочных крышек и вощеной бумаги, два бумажных полотнца, которыми он вытирается.

Он пробует большим пальцем белую внутреннюю сторону бедра, и дюймовая игла вонзается туда снова и снова.

– Ну уж хрен, пузырить не буду, – бормочет он, сгорбившись, завесившись волосами. На этот раз он имеет в виду пузырь, образующийся, если ввести наркотик не в вену, а под кожу; организм поглощает его слишком медленно, чтобы получить нужный эффект.

Наконец Джои встает и вытирает руки о свежее полотенце. Штанина все так же закатана.

– Прям как