Затронул он и сочинения по военной истории К. В. Базилевича, помещенные в первом томе «Очерков военно-морского флота». Правда, сначала генерал говорил только об «объективистских ошибках», но затем заявил и о «космополитических»: «Его лекции и конспекты, читаемые устно и напечатанные, как я полагаю, под руководством Минца и при поддержке Разгона и Городецкого, имеют изрядные основы буржуазного космополитизма»[1076]. Базилевича он обвинил и в отрицании оригинальности русской культуры XVI в.

В заключение он обрушился на Панкратову, посчитав ее выступление недостаточно партийным и явно примиренческим. «Правда, Вы говорили правильно, но говорили уже об известных вещах»[1077], — обращался он к Панкратовой. Здесь он обозначил главный лозунг кампаний: нужно искать новые жертвы.

Э. Б. Генкина сосредоточилась на критике Минца и Разгона. Впрочем, она не сказала ничего нового. В качестве самокритики она признала, что, работая в Секретариате истории гражданской войны и видя работу Минца и его сотрудников, она не боролась против их деятельности[1078]. Касаясь учебника по истории советского общества, готовившегося под рукодством Минца, и в написании которого она принимала участие, Генкина заявила, что работа шла плохо, коллектив никогда не собирался, а она просто сдала свои главы и успокоилась. Выступавшая решительно отмежевалась от «группы Минца»: «Могу сказать, что никакие групповые интересы никогда не связывали меня с Минцем и его группой»[1079].

Трагический оттенок носило выступление Е. А. Косминского. Он уже каялся в ошибках много раз, хотя и старался не терять достоинства. Следуя ритуалу, он объявил реакционными теории Допша и других зарубежных историков, а католическую церковь назвал самой «страшной космополитической силой современности»[1080]. Он признал, что сектор истории Средних веков не сумел адекватно ответить на все вызовы, а только «раскачивается»: «Надо уметь резко отграничить себя от буржуазной науки, а это не сделано»[1081]. В работе вверенного ему сектора есть и элементы традиционализма. Но главное заключалось, конечно же, не в этом. В своей речи Косминский специально остановился на Неусыхине, подчеркнув, что, несмотря на допшианские ошибки в своих ранних работах, Неусыхин оставил эти позиции, хотя и не разоблачил до конца и испытывает влияние германской историко-юридической школы[1082]. В схожем ключе он охарактеризовал В. М. Лавровского, который «с энтузиазмом стремится проводить теоретические основы марксизма», но, увлекшись, «вносит в марксизм-ленинизм элементы, которые являются чужими»[1083]. Таким образом, Косминский попытался смягчить удар по своим коллегам. Частичное признание ошибок и уверение, что они искренне хотят освоить марксистский подход должны были работать именно на это.

Следом на трибуну поднялся А. Г. Ованесян из сектора новейшей истории. Он признал тяжелое положение в коллективе сектора. «Надо прямо сказать, что в Секторе Новейшей Истории была создана обстановка семейственности и круговой поруки, за которую ответственны в первую очередь его ведущие работники тт. Ерусалимский, Миллер, Зубок, а также руководитель Сектора акад. Деборин»[1084]. Он потребовал, чтобы перечисленные выступили и ответили на все обвинения или покаялись.

В некотором роде уникальным стало выступление Н. М. Дружинина, который заявил, что ярким представителем «космополитизма» является. Чаадаев. Но не удержался и он от критики коллег. Так, в курсе ленинградского историка Окуня, которого он назвал «человеком образованным», не нашлось места для истории русской культуры[1085].

Е. И. Рубинштейн сосредоточилась на критике Нотовича и монографии Кана «Два восстания силезских ткачей». По мнению Рубинштейн, Кан совершенно игнорирует то, что Силезия — польская земля: «Задача советского историка — ясно и недвусмысленно указать на то, что вся Силезия… является и являлась исконно польской землей»[1086].

Секретарь партийной организации Л. И. Иванов добавил остроты в заседание. Он объявил «группу Минца» не просто «космополитической», но и «антипартийной»[1087]. Таким образом, это уже «попахивало» антипартийным заговором. Касаясь работы советского сектора, он заявил, что в нем орудовала группа «Гуревича-Шелюбского, невзлюбившая критику и самокритику, не допускавшая к дверям сектора тех, кто был не согласен с бездеятельностью и ничегонеделанием, которые были у сотрудников этого сектора, преследовала всех, кто вырвался из под влияния этой группы и пытался критиковать негодные работы.»[1088]. Но Институтом истории все не ограничивалось: «Антипатриотизм свил свое гнездо и на страницах журнала “Вопросы истории”… В редакции царила атмосфера, которая не содействовала подъему исторической науки, а наоборот, содействовала расцвету этих гнилых негодных теорий, которая содействовала тому, что на страницах журнала помещались чуждые и негодные статьи с гнилыми теорийками»[1089]. Он потребовал серьезно заняться работой журнала.

Лисовский обрисовал трудности работы специалиста по новой и новейшей истории зарубежных стран, который испытывает сильное давление буржуазных ученых, поскольку вынужден пользоваться их трудами больше, чем исследователи других эпох. Он вновь обратился к разбору трудов Л. И. Зубока. По его мнению, особая опасность от книги исходит потому, что в ней перемешаны верные положения и замаскированная «буржуазно-империалистическая пропаганда»[1090]. Неискушенный читатель может не заметить это за правильными марксистскими положениями.

Слово дали и Шекун — секретарю партийной организации Секретариата истории Гражданской войны. Она выступила с критикой Минца и Разгона. Когда ее выступление уже подходило к концу, кто-то с места спросил: а какова ее роль, как секретаря парторганизации, в допущенных ошибках. «Я, как секретарь партийной организации, несу большую ответственность за все это и должна сказать, что причиной была затхлость атмосферы, подбор кадров»[1091], — покаялась Шекун. Касаясь скандальной статьи Минца, в которой он назвал «зачинателей» изучения советской истории, и где упоминалась сама Шекун, выступавшая заявила, что, как историк, она ничего не значила, поэтому это голословное утверждение, Минц не имел права ее упоминать, и она сама первой выступила против статьи своего начальника.

Колосков сосредоточился на разборе книги Г. А. Деборина, сына А. М. Деборина, «Международные отношения в годы Великой Отечественной войны» (М.; Л., 1948), ответственным редактором которой был Л. И. Зубок. Заметим, что до этого книга активной критике не подвергалась. Ясно, что данное выступление должно было ее активизировать. Также вероятно, что критика Деборина-младшего была нацелена на старшего Деборина.

Колосков заявил, что Деборин описал военное время таким образом, что складывается впечатление о том, что главной силой, противостоящей политике Черчилля, был Рузвельт, а не СССР. Вообще, книга Г. А. Деборина отличается открытым восхвалением внешней политики США. «Пожалуй, можно безошибочно сказать, что проф. Деборин, написавший за последние 3 года несколько книг по истории международных отношений, включая сюда и изданные на правах рукописи, является главным распространителем космополитических идей в области истории международных отношений новейшего периода»[1092], — резюмировал Колосков.