– Непонятно, что он делал в Кембридже, – вздохнул Питер, – а Наримуне отплыл в Японию. Бесчестно подозревать человека в шпионаже, на основании его национальности, – рассердился Питер:

– Я уверен, что Наримуне не поддержит пакты. Хотя он дипломат, он рискует карьерой…, – Циглер, за обедом, пригласил Питера навестить мастерскую.

Генрих фон Рабе, гордо, сказал:

– Герр Циглер писал портрет нашего отца, и делал эскизы Эммы, как идеала арийской девушки. Непременно посетите его ателье, герр Кроу. Он любимый живописец фюрера, – серые глаза Генриха восхищенно заблестели, он заговорил о величии художественного гения Гитлера. Питер, устало, пожелал: «Заткнись, патефон проклятый».

Семья ждала на гранитных ступенях.

Старший граф фон Рабе, высокий, с остатками рыжих волос на голове, носил штатский костюм, с золотым значком почетного члена НСДАП. Партийный значок красовался и на груди у Отто. Молодой человек, почти вровень отцу, изящный, был в форме военного медика, старшего лейтенанта. Коротко постриженные, снежной белизны волосы шевелил теплый ветер, на Питера взглянули прозрачные, голубые глаза. Он вскинул руку в нацистском приветствии. Питер подумал:

– Истинный ариец, что называется. Они здесь все такие…, – у девочки тоже были белокурые волосы, темно-синяя юбка Союза Немецких Девушек и белая, накрахмаленная, рубашка, украшенная значками со свастикой.

– Хайль Гитлер! – услышал Питер звонкий, детский голос. Он заставил себя поднять руку: «Хайль Гитлер, господа!»

– Обед, обед, – добродушно заметил старший фон Рабе:

– Очень рад вас видеть, герр Кроу, – оказывается, они могли и просто подать руку новому знакомому. Питер пожал большую ладонь, сзади залаяла собака. Генрих фон Рабе держал на поводке ухоженную, холеную овчарку.

– Это Аттила, – улыбнулся молодой человек, – он родился в Дахау, в лагере для исправления врагов рейха. Их перевоспитывают, путем труда и обучения…, – Аттила зарычал.

Питер увидел глаза Генриха, спокойные, пристальные, оценивающие. Он потрепал овчарку по голове:

– Отличный пес. Пойдем, милый, – Генрих передал ему поводок. Они направились к выходящей на озеро террасе, где накрывали обед.

Окна квартиры раввина Горовица, на Гроссе Гамбургер штрассе, выходили на старое еврейское кладбище. Надгробных камней отсюда видно не было, вдоль ограды росли высокие, старые тополя. Аарон снял комнаты за полную рыночную цену, у пожилой еврейской пары, уехавшей в Америку. Он аккуратно, каждый месяц, перечислял плату через банк. Если бы не раввин Горовиц, то квартиру бы конфисковали. Официально такое называлось ариизацией недвижимости.

В государственных учреждениях, показывая американский паспорт, Аарон видел, как менялись лица чиновников. Не открывая документ, заметив только герб США, служащие любезно улыбались. У Аарона была борода, однако в Берлине их носили многие мужчины. Темные глаза, и вьющиеся волосы тоже ничего не означали. Гитлер, и Геббельс были темноволосыми. Взгляд чиновников падал на первую страницу, выражение лиц менялось. Аарон упрямо сжимал губы, зная, что с ним ничего не могут сделать. Он был иностранным гражданином, находился в Германии легально, его виза истекала только следующей осенью. Аарон напоминал себе, что ему надо быть осторожным. Он не имел права преступать закон. Его работа в Берлине была хоть какой-то гарантией того, что евреи города смогут покинуть Германию.

Отсюда, до синагоги на Ораниенбургерштрассе, где Аарон преподавал в раввинском колледже, где помещался его кабинет, было ровно пять минут хода, медленным шагом. После утренней молитвы он занимался Талмудом с наставником, главой колледжа, раввином Беком, потом приходили студенты. Во второй половине дня Аарон принимал посетителей.

Все было просто.

Евреи Берлина знали, что, если есть какая-то возможность найти их родственников, эмигрировавших в Британию, или Америку, пусть и в прошлом веке, то рав Горовиц это сделает. Он терпеливо выслушивал рассказы о двоюродных дядьях, или сестре прадеда, до войны, отправившейся из Гамбурга в Нью-Йорк. Аарон заносил данные в папки, и шел в американское или британское посольство. Чиновники Государственного Департамента, работавшие в Берлине, не отличались скоростью работы, но Аарон их не подгонял. Он знал, что если приглашение от американских родственников получено, и лежит в посольстве, то выдача визы непременно состоится.

Главным, как он объяснял посетителям, было найти родственников. Данные по Америке, Аарон отправлял в «Джойнт», в Нью-Йорке. Сведения об эмигрантах в Британию, уходили тете Юджинии, в Лондон. Люди меняли фамилии, имена, переезжали с места на место. Аарон, уверенно, говорил:

– Пожалуйста, не беспокойтесь. Их найдут, непременно.

В большинстве случаев так оно и происходило. После звонка представителя «Джойнта» американцы высылали приглашение берлинским родственникам. На визы, тем не менее, существовала квота. Очередь, по расчетам Аарона, простиралась примерно на два года.

– На два года, – пробормотал он. Аарон стоял над плитой, ожидая, пока закипит кофейник:

– Значит, ты здесь проведешь еще два года. И вообще, столько, сколько понадобится…, – открыв форточку, он закурил папиросу.

Прослышав о раввине Горовице, в Берлин стали приезжать евреи из других городов. Аарон принимал всех, кого мог, уходя из кабинета после полуночи. Он устраивал людей на ночлег, успокаивая их: «Не бывало такого, чтобы я не выслушал человека».

Аарон успевал ходить в дом престарелых, два раза в неделю, вести утреннюю молитву. Рав Горовиц хоронил, людей умирало много. Он наблюдал за кашрутом в благотворительной столовой, при синагоге, и занимался с детьми. Пока нацисты не выгоняли ребятишек из государственных школ, в отличие от учителей еврейского происхождения. Аарон видел синяки на лицах мальчиков, угрюмые глаза подростков. Рав Горовиц понимал, что рано или поздно они прекратят посещать классы, где на стене висел портрет Гитлера, а на уроках читали выдержки из «Майн Кампф».

Эмиграцию в Палестину Британия, жестко, ограничивала. Леди Кроу, и другие депутаты парламента пытались увеличить квоты. Дети, в классах при синагоге, учили иврит, ремесла, и привыкали к обработке земли. В Берлине работали представители сионистских организаций. Приходя к ученикам, слыша «Атикву», Аарон горько спрашивал себя, доберется ли хоть кто-нибудь из них до Палестины.

– Не надо отчаиваться, – напоминал он себе, – тетя Ривка и ее друзья добились у Государственного Департамента увеличения квоты на визы для профессиональных артистов. Почти триста человек уехало, по программе. Не надо терять надежды…, – в первый раз Аарон потерял надежду, когда очередные, разысканные «Джойнтом», американские родственники, отказались высылать приглашение.

Рав Горовиц не знал, как сказать о таком паре, с двухлетним ребенком, сидевшей перед ним. Девочка возилась на диване с куклами. К Аарону приходили на прием всей семьей. Рав Горовиц держал в кабинете игрушки и детские книги, на иврите. Их привозили в Германию из Палестины.