Знали ее родители, однако они умерли. Габи угрюмо заметила:

– И очень хорошо. Папа бы не пережил нюрнбергских законов. Он Гитлера ненавидел, считал его необразованным, опасным сумасшедшим…, – Раймунд фон Вальденбург был генералом в отставке, известным военным историком.

– Я преподаю, частным образом, – отмахивалась Габи, – пою в концертах, тоже частных. Народные песни, – она горько смеялась:

– Немецкий фольклор не виноват, что ненормальный запретил Мендельсона и джаз, но все равно противно. Бумага мне, ни к чему, – бодро завершила Габи, – замуж я выходить не собираюсь…, – разговор случился два месяца назад. С тех пор фрейлейн фон Вальденбург, как ее шутливо называл Аарон, изменила свое мнение касательно брака.

Аарон лежал, гладя все еще влажные волосы. Он, тихо, сказал:

– Я тебя люблю. Мы что-нибудь придумаем…, – рав Горовиц вздохнул:

– В конце концов, можно пожениться только в консульстве. Тебя никто не тронет, станешь супругой американца. Подадим на получение гражданства…, – он поцеловал раскрасневшуюся щеку. Приподняшись на остром локте, Габи покачала головой:

– Ты раввин, у тебя должна быть хупа.

Аарон усмехнулся: «Твои предки тоже были такими упрямыми?»

– Какой из них? – поинтересовалась Габи:

– Принц Фридрих Людвиг Христиан Прусский, или раввин, который там похоронен, – она указала в сторону еврейского кладбища, – учитель Моше Мендельсона?

– Оба, – почти весело ответил Аарон: «Ты на этой неделе опять перед нацистами выступаешь?»

– Я перед ними все время выступаю, – мрачно отозвалась Габи:

– Народные песни. Какие-то гости из Британии, фашисты. Герр Мосли и его приятели. Я пою в особняке у Геббельса…, – Аарон одевался, чтобы идти в синагогу:

– Нельзя, чтобы она рисковала. Рано или поздно узнают, найдут архивные документы. Пока ее все принимают за арийку, но надо пожениться, пусть едет в Америку…, – он посмотрел на стройную спину. Габи причесывалась, перед зеркалом:

– Два года, без нее. Я без нее и дня не могу прожить, – понял Аарон. Рав Горовиц, нарочито бодро, сказал: «Кофе заканчивается».

– Я принесу, – отозвалась Габи. Девушка взяла его лицо в ладони:

– Я тебя люблю, рав Горовиц. Я к тете Ривке зайду, по дороге на урок. Ты отправляйся, – она нежно улыбнулась, – делай свое дело. И правда, – Габи потерлась головой о рукав его пиджака, – придумаем что-нибудь.

Проводив Аарона, она сделала себе чашку кофе.

На еврейском кладбище, за окном, был похоронен и Моше Мендельсон, и его учитель, предок Габи по материнской линии, главный раввин Берлина, Давид Франкель.

– И прабабушка с прадедушкой там лежат…, – Габи застыла над раковиной.

Из Берлина ей нельзя было уезжать и еще по одной причине, о которой раву Горовицу знать было не нужно. Она, с отвращением, надела жакет с нацистским значком. Девушка подхватила сумку, с рукописными нотами. На Гроссе Гамбургер штрассе было еще безлюдно. У обочины стоял низкий, черный автомобиль. Девушка прищурилась: «Он что здесь делает?»

Габи узнала графа Теодора фон Рабе. Она, несколько раз, пела на званых вечерах семьи. Граф постоял, несколько минут, не заходя на кладбище. Фон Рабе вернулся за руль, мерседес рванулся с места. Габи пожала плечами:

– Решил проехаться по утреннему Берлину, или они собрались кладбище сносить? С них станется, – дернув углом рта, она заперла дверь своими ключами.

Свернув на Ораниенбургерштрассе, Габи дождалась раннего трамвая. В восемь утра, она встречалась на станции Фридрихштрассе с руководителем подпольной группы.

Мастерская герра Циглера располагалась на верхнем этаже дома, неподалеку от Музейного Острова. Окна выходили на Шпрее. На тихой, серой воде реки покачивались лебеди. Вверх по течению шел прогулочный теплоход с нацистским флагом на корме.

Услышав, что Питер интересуется искусством, герр Циглер пригласил его на особый тур в берлинские музеи. Он показывал Питеру бесконечные картины с истинно немецким, как его называл Циглер, духом. Потом они пошли в здания, с археологическими коллекциями, к воротам Иштар и алтарю Пергамона. По словам Циглера, любимый архитектор Гитлера, Шпеер черпал вдохновение в творениях древних мастеров. Питер согласился, что нацистская архитектура, действительно, похожа на египетские храмы.

Делегации из Британии устроили просмотр фильма фрау Рифеншталь, «Триумф воли», посвященного «Съезду единства и силы», ежегодному собранию членов НСДАП в Нюрнберге. На экране шли бесконечные колонны штурмовиков. Красивые девушки, в купальниках и белых платьях, несли штандарты с орлом и свастиками. После фильма, Мосли громко сказал:

– Когда-нибудь, мы пройдем по улицам Лондона, в нацистской форме, и никто нас не остановит!

– Молодежь и студенты будут маршировать первыми! – поддержал его Питер, выкрикнув: «Хайль Гитлер!»

Он почти привык к этому приветствию.

Их привезли в клуб Гитлерюгенда, на занятие, посвященное нюрнбергским законам. Руководитель группы, начертив на доске схему, наставлял детей в бдительности по отношению к соученикам.

– Особенно опасны полукровки, – указка поползла по схеме, – они скрывают истинную сущность, притворяются немцами. Они даже могут с вами дружить. Настоящий арийский мальчик, верный сын фюрера, никогда не сядет за одну парту с полукровкой, не пойдет к нему в гости…, – Питер, предполагал, что евреи забрали детей из государственных школ.

На занятии дети рассказывали, как они избивали еврейских соучеников. Зашла речь о еврейских чертах лица, по рядам передавали папку с вырезанными из «Фолькишер Беобахтер» карикатурами. Питер едва сдержал тошноту.

Руководитель группы пригласил на занятие работника Главного управления СС по вопросам расы и поселения. Мальчишки восхищенно смотрели на молодого человека в черной форме. Унтерштурмфюрер показал особые инструменты, для измерения черт лица:

– Может быть, кто-то желает послужить примером истинно арийского происхождения?

Питер не рисковал. После обеда у графа фон Рабе его измерял Отто, в качестве, как угрюмо подумал Питер, десерта. Питер не мог понять, шутил ли Отто, или врач, действительно, получил задание, ненароком, проверить его арийские корни.

Мерки оказались идеальными. Отто пожал ему руку:

– Поздравляю. Если бы вы были мертвы, я бы использовал ваш череп для музея, – прозрачные, голубые глаза пристально его рассматривали. Питер заставил себя рассмеяться:

– Я завещаю свое тело для, нужд арийской науки, граф фон Рабе.

– Просто Отто, – попросил доктор: «Мы товарищи, Петер, какие церемонии…»

В гитлерюгенде все прошло отлично. Эсэсовец назвал Питера образцом арийской расы. За обедом в отеле Мосли подмигнул ему:

– Ты с Юнити составишь красивую пару, Питер. Нам нужны дети чистокровных родителей…, – Мосли пустился в рассуждения о евреях, портящих хорошую английскую кровь. Он похлопал Питера по плечу: