Пуля пронзает мою плоть; ударные волны расходятся по всему моему телу. Боль разрывает мои внутренности, поджигая каждое нервное окончание. Если бы кто-то воткнул мне в грудину перегретый стержень, скручивая его при этом, я думаю, это было бы именно так.

Где-то рядом вдруг звучат ноты знакомой песни. Я почти смеюсь, когда узнаю — Гангстерский рай. Музыка становится громче, когда Белов лезет в карман и достает телефон, прижимая его к уху. Не обращая внимания на то, что его прервали, он поднимает пистолет и целится мне в голову.

Я вижу, как шевелятся губы Белова, когда он разговаривает с тем, кто его зовет, но теперь все звуки приглушаются, остается только тихое бормотание. Становится все труднее дышать. Свет лодок намного более размыт. Я закрываю глаза и позволяю тьме забрать меня. Но на пороге мимолетная мысль вторгается в мой разум.

Мне следовало засунуть одну из своих рубашек ей в рюкзак.

Глава 20

— Не прикасайся ко мне, — задыхаюсь я и выдергиваю руку из хватки отца.

Он висел надо мной все десять часов полета. Если бы на борту были парашюты, я бы надел на него один и вышвырнул из проклятого самолета.

— Вася, детка. Он выкарабкается. Он снова пытается взять меня за руку, но я отбрасываю ее.

— Ты послал дядю Сергея убить человека, которого я люблю, — огрызаюсь я, едва удерживая слезы. — В своей болезненной, маниакальной потребности уберечь меня от вреда, ты причинил мне самую сильную боль. Я тебя ненавижу. Боже, я так тебя ненавижу.

— Пожалуйста, Вася.

— Роман, — говорит мама, сидя рядом со мной. — Иди, сядь сзади.

— Но.

— Ну, котик, — рычит она и обнимает меня. — Что сказал брат Рафаэля?–

— Он все еще в операции. Его второй. Хирургам пришлось вернуться, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Это еще не самое худшее. Затаив дыхание, я пытаюсь произнести следующие слова. — По прибытии он потерял сознание, и им пришлось его реанимировать. Я прижимаю ладони к глазам.

Прошли часы с тех пор, как я мог дышать полной грудью. Быстрые, неглубокие вдохи — это все, что мне удается, чтобы преодолеть ком, образовавшийся в горле. Выживаемость при огнестрельном ранении груди низкая, особенно из мощного оружия и на близком расстоянии. И зная моего дядю, он, вероятно, использовал одно из своих огромных ружей.

Мама сжимает мою руку. — С ним все будет хорошо, Василиса. Я обещаю тебе. С ним все будет в порядке.

Самолет наклоняется. У меня звенит в ушах, но не потому, что мы приземляемся. Внутри меня нарастает крик, давящий на мои легкие и разум, готовый вырваться на свободу. Я хочу выпустить это наружу, но боюсь, если я это сделаю, то не смогу остановиться.

При ударе колес о землю раздается небольшой удар. Я встаю со своего места и бегу к двери еще до того, как мы прекращаем движение. Потребовались часы, чтобы найти самолет, который мог бы доставить нас на Сицилию в короткие сроки, и я не теряю ни минуты, чтобы добраться до своего человека.

Стюардесса бежит впереди меня, преграждая мне путь к двери. Протесты, вероятно, покидают ее рот, но для меня они звучат как не более чем бормотание.

— Двигаться! — Я рычу и пытаюсь пройти мимо нее, но две сильные руки обхватывают меня сзади.

— Василиса. Голос моего отца рядом с моим ухом. — Пожалуйста.–

— Отпусти меня. — Я пытаюсь высвободиться. — Никогда, черт возьми, не прикасайся ко мне! Я даже не могу видеть тебя!–

Он продолжает говорить, слова, призванные меня успокоить, но ничего не проникает в мой мозг. Все мое внимание сосредоточено на двери самолета в нескольких футах от меня. Минуты, необходимые самолету, чтобы вырулить на взлетную полосу, кажутся годами моей жизни. Когда дверь наконец открывается, я вбегаю в нее и спускаюсь по ступенькам.

Дядя Сергей стоит у припаркованной машины, подъехавшей к краю взлетно-посадочной полосы. Он все еще одет в свою обычную тактическую форму, свою обычную одежду, когда он кого-то выслеживает для Братвы. Я тоже не могу на него смотреть.

— Отведи меня к нему, — говорю я, проходя мимо дяди и направляясь к пассажирской двери.

— Давай подождем…

— Отведите меня к нему! — Я реву. — Сейчас!–

Дядя Сергей бросает взгляд через плечо на самолет, где мои мама и папа как раз спускаются по лестнице. Я не особо жду, что он сдвинется с места, поскольку он предан только пахану, но он кивает и садится за руль.

Машина рвется вперед. Я сжимаю руки на коленях, лихорадочно крутя вокруг пальца простое серебряное кольцо.

* * *

— Я прошу прощения. — Медсестра за информационным столом качает головой. — Но, как я уже говорил вам, я не могу раскрывать информацию о пациенте никому, кроме ближайших членов семьи.

— Пожалуйста, — прошу я, сжимая перед собой белую стойку. — Просто скажи мне, жив ли он.

— Я не могу. Мне жаль.–

Я прижимаю руки ко рту. Этот крик в моем горле готов взорваться, давление настолько велико, что колотится в висках. Мои легкие, должно быть, сжались, потому что мне не хватает воздуха.

Я оборачиваюсь, глядя на множество коридоров и закрытых дверей. Рафаэль жив. Я не приемлю никакой другой возможности. Он где-то там, и я найду его, даже если мне придется пробиваться сквозь каждого проклятого сотрудника службы безопасности больницы.

Мой взгляд падает на фигуру мужчины в джинсах и ярко-желтой футболке, сидящего, сгорбившись, в кресле посередине коридора слева. Это Гвидо. Я бегу к нему с головокружительной скоростью. Этот ублюдок не отвечал ни на один мой звонок за последний час, а я звонил ему по меньшей мере пятьдесят раз.

— Как он? — Я шепчу. — Персонал мне ничего не скажет.

Челюсть Гвидо твердеет. — Все еще на операции.

С моих губ срывается сдавленный всхлип. — Как плохо?–

— Это плохо, — хрипит он, не отрывая взгляда от пола. — Я знал, понимаешь? В тот момент, когда ты сказал мне, что твой отец послал Белова, я, черт возьми, понял.

— Знал что?

Он смотрит вверх, его глаза красные. — Рафаэль был наемником почти два десятилетия. Как вы думаете, сколько раз в моего брата стреляли за все эти годы?–

— Я не знаю.–

— Ни разу. Но вот он здесь, с командой из пяти хирургов, пытающихся залатать его после попадания пули в грудь. Он показывает на меня пальцем. — Рафаэль просто сидел и позволял Белову пристрелить себя. Из-за тебя!–

Яростные слова Гвидо ударили меня, как кувалдой в грудь. Я отшатываюсь назад и