– Больных?..

– Больных! Хо-хо! Мне бы такие болезни. Ты фамилию-то ее хоть видела?

– Нет. Не надо. Я нич-ч-ч-ч-его не хоч-ч-ч-чу...

Неприлично стучу зубами. Меня бьет-колотит крупная дрожь. Она становится всё крупнее. Мое сердце дрожит мелко и вразнобой, а тело само собой выгибается... Это я видела где-то по телевизору... так выгибалось тело у пациента в клинической смерти, покуда его сердце, посредством мощного дефибриллятора, пытались наставить на путь истинный (земной то есть). Хоп! Хоп!! Хоп!!! Или это именно со мной – электрошок? Сподобилась наконец?

– Может, чайку горячего, с лимончиком? Кофейку с коньячком?

– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м...

– Да ты взгляни, взгляни сюда, тогда всё поймешь. Ну, или почти всё.Раунд пятый

Сует мне паспорт под нос.

– Ну и как?

– Что – «как»? М-м-м-м-м-м-м-м-м...

– Как тебе эта фамилия?

– Да никак. М-м-м-м-м... Простая русская фамилия. Та была простая – и эта простая... Какая разница, м-м-м-м-м-м-м... з-з-з-з-з...

– Знаю, ягодка, знаю, сладость, что надо сделать... Сейчас тебе грелочку горяченькую организую... к ноженькам-то. Горячую-прегорячую... Раскаленную просто... Или угольков к пяточкам-то? Угольков-угольчиков, а? Или укольчик? В смысле – бэмс! – инъекцию в попочку? В популечку нашу розовенькую, слатенькую? Или уж сразу – в мозг? Прямой укольчик в мозг – длинной такой длинной, толстой-претолстой такой иглищей – сквозь височную кость – рррыс!..

Неожиданно меня бросает в сон.

Чувствую, если не вырублюсь сейчас хоть на пару минут, помру.

Я прошу разрешения... И мне разрешают. (Ляг, терпеливица, опочинься, ни о чем не кручинься...)

...Ничего не меняется. Я лежу в той же (купеческой?) кровати. Под тем же одеялом. Один олень еще лакает водичку, другой уже знает, что их обоих сейчас ликвидируют (элиминируют? аннигилируют? «зачистят»?).

Зинаидочка Васильна присаживается рядом на краешек.

– А вообще – человек ли она, эта ваша пациентка? – спрашиваю.

– Нет, конечно.

Долгая пауза.

Наконец решаюсь.

– А я?

– Ты – тем более нет. Хотя и другого пошиба.

– Ну и хорошо, – говорю удовлетворенно.

Затем, после некоторой паузы:

– А как же у нее месячные были, если она не человек – и трубы зашиты? Или это не связано?

Зинаидочка Васильна молчит.

– Она что, может быть, вообще первозверь какой-то? – не унимаюсь я.

Ответ Зинаидочки Васильны:

– Да я-то почем знаю?Раунд шестой

Сколько я спала?..

– Четыре минуты. Как тебе щас-то?

– Получше.

– Так тебе ничего эта фамилия не говорит?

– А что она должна мне говорить?! (Видно, сон, несмотря на свою краткость, восстановил мои силёнки. Причем – ровно для одного приступа ярости.) А что эта фамилия должна мне говорить?!!

– Прекрати! Для твоей же пользы мы тебя сюда вызвали! Идиотка! Думаешь, нам очень твои показания нужны? Мы и так всё знаем. Не в первый раз уже. С этой же золотой девочкой.

– А что эта простая русская фамилия должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?! Что она должна мне говорить?!

(Сижу на кровати, ноги свешены, раскачиваю туловище с дикой какой-то амплитудой, словно раввин в экстазе, словно исступленный муфтий, – и никак, никак, никак не могу остановиться.)

– Да стала бы я здесь с тобой... Стала бы я с тобой, если бы ты Нинке не помогла от этого опиздола, прости меня господи (осссп’ди), избавиться... Моя же идиотка за него, слышь, замуж собралась! В одностороннем, так сказать, порядке! А как он с этой... – шепотом, кивок куда-то за стену – прошмондовкой-то переспал...

– Откуда вы это знаете?

– Ха! Твоя краля сама и рассказала. Точней, расписала. Вот, кстати, ее, с позволения сказать, описание причин, приведших к рецидиву. Мы иногда больных просим такое проделать. Некоторым самоанализ не мешает. Особенно таким, для кого извилины поднапрячь – экзотическое занятие. Так вот она тоже во всем винит «среду» и внешние обстоятельства. Хотя... как знать... н-да... В вопросах педагогики недобор – плохо и перебор – плохо...

Раунд седьмой

– Ну? Почерк-то узнаёшь?

– Да. Это ее почерк. И что? Вы зачем меня сюда вызвали?

– Я же тебе, дурашка, всё время пытаюсь объяснить – зачем. Ты же не слушаешь. Если бы не я, тебя бы сюда никто не вызвал. Я тебе по гроб жизни благодарна и хочу оградить от...

– А она хочет меня видеть? Она хотела? Она просила?

– Она-то? Ха! Конечно, хотела. Конечно, просила.

Тело мое враз размякает. Каменный узел в груди чуть ослабевает... (Может, это мне уже сделали укольчик? Тараном – сквозь височную кость-то?) Главное – стало легче! Пытаюсь сдержаться, но улыбаюсь. Думаю, получается по-дурацки.

– Можно лечь?

– Ложись.

– Получше мне...Раунд восьмой

– Рано радуешься. Ну вот, но она сказала, что ты ни за что не придешь. А я ей: придет. Мне самой, говорю, надо, чтобы она пришла.

– А может, вы ее тут такой дрянью опоили... накачали под завязку – она теперь... что угодно... что угодно...

– Да нет, про тебя-то она денно и нощно рта не закрывала, еще при поступлении... Денно и нощно... Мы же не сразу ей лекарства давать стали. Да и какие мы даем ей снадобья-то, ты знаешь? Смех один. Чтобы спала, куклочка, хорошо.

– Ну – и?..

– Ну и приворотное зелье, конечно, она в дело пустила... Куда ж без него? У Геморроя Геморроича, там, за чебурашками, завсегда стоит бутылёк... И вот – приворотила же тебя-то... примагнитила... чего-то там лила-мазала-лизала... А ты и пришла... (поглаживая мне голову) лежишь вот, дура, передо мной, как лист перед травой... а она грит, ты ей клялася – скорей мертвяки, грит, с того света... Не, у Геморрой Геморроича просроченных снадобий не бывает... Комиссия-то районная – вся купленная, вся...

Отбрасываю ее руку:

– Да нет: я спрашиваю – вам-то, лично вам, – за каким лядом я нужна?

– Я ж те, барышня, сказала: за Нинку признательна. Я ж те сказала! Эта твоя б-б-б-б... твоя б-б-б-б... твоя б-б-б-б...

– Выбирайте выражения!!

– Ох, какие мы нежные... Эта твоя... как это раньше говорили – камеристка? келейница? конфидентка? фрейлина? наперсница затей?