– Да… – поскреб небритый подбородок Ханин. – Я удивляюсь, как он нам оружие-то при выходе разрешает давать.

Все захихикали.

– Он придурочный какой-то, – потирая руки возле костра, сказал Олег. С самого начала поисковых походов он записался в группу Назима.

– Сам ты придурочный, – сказал Назим, усмехаясь. – А мэр у нас полный даун…

Ханин ткнул прутиком в грудь Назима и сказал:

– Еще что скажешь, я тебя лично задушу. Уж лучше я, чем охрана на штрафработах.

– Командир, – обиделся Назим, – здесь все свои. Я с ними и «пятиручье» брал штурмом, и за большой залив мы ходили. Пять суток на плотах без жратвы… А уж сколько походов… так это вообще…

– Ладно, – махнул прутиком Ханин, – просто как-нибудь забудешься в городе, и хана и тебе, и твоим парням. Надеюсь, о Самсоне слышал? И Мялова помнишь?

– Я, командир, только на груди у своей Незабудки могу такое болтать.

Все заржали… Ханин тоже. Потом он спросил:

– А почему Незабудка-то? Ее ж вроде Катериной зовут.

– А такую фиг забудешь… – высказался Назим.

Хохот, опять хохот. Им бы все хиханьки…

Чтобы вернуться в деловое русло, Ханин сказал:

– Так что, ты считаешь, можно транспорт пригнать?

– А как же, – ответил Назим. – И топливо найти можно.

Ханин задумался, а потом сказал с интонацией, мол, слабо:

– Найди!

– Че, серьезно? – недоверчиво спросил Назим.

– Конечно.

– И куда его? Мэру? Не-а, без меня тогда… – Назим замахал руками.

– Не мэру. Не ему. Нам, – выразительно вздернул брови Ханин.

Все насторожились.

– Да, нам… – сказал Ханин, оглядев бойцов.

– Но мэр! – недоумевал Назим.

– А вы в город не гоните его. Сюда. На «поляну сходов». Или еще какое другое место.

– Зачем? – удивился Назим. – Ага. Я понял. Мы типа в ходку, а сами на транспорт и дальше, да?

– А чем плохо?

Назим пригорюнился:

– Тогда придется со всеми переговаривать. Полейщук-то, конечно, согласится. А эти мэрские прихвостни Роберт и Виктор Павлович?

– А зачем они нам?

– Командир. Это ж ерунда. Транспорт придется ставить на расстоянии полудневного перехода. Иначе из города запалят. А если там ставить, то запалят эти. Они же не тупицы. Свежие следы увидят и растрезвонят. И хорошо, если только меня, вас и Полейщука в штрафники запишут, а то и остальных туда же…

– А кто им жрачку таскать будет?

– Еще наберут… – уверенно сказал Назим.

– Есть идеи? – спросил Ханин у бойцов Назима.

Все молчали. Правильно все их командир сказал.

– Я поговорю с Робертом и Виктором, – сказал Ханин.

Назим обрадовался:

– Вот это другой разговор. А лучше не вы, а ваш друг. Как его там… Антон Рухлов. Он им карты рисовал, чтобы схроны отмечать, ну и так далее. Они ему не откажут… Да и вас они уважают всяко больше, чем меня. Роберт с Виктором знают, как я их люблю.

Назим сделал неприличный жест, и все опять засмеялись.

До темноты группа Назима ушла с поляны в город. Легко поднялись, сплевывая в траву окурки и впрягшись в волокушу, исчезли в лесной глуши, которую прорезала насквозь широкая тропа. Ханин посидел, пока совсем не стемнело, и только тогда разбудил прикорнувшего было Михаила. Тот, еще не заспавшись, бодро вскочил и поплелся без слов следом за командиром в кусты на опушке. Пройдя мимо часового, Ханин назвался и, не дожидаясь ответа, пошел дальше, увлекая за собой Михаила.

Ночной лес, ставший за последние месяцы таким родным для Ханина, и сейчас не подвел. Не бросались под ноги корневища, не пытались выколоть глаза низко свисающие ветви. А может, просто Ханин научился ходить по лесу за это время. Даже по ночному. Михаил сзади тоже не создавал шума. Не въезжал в спину командиру, не сопел, как паровоз, но и не отставал, также стараясь не создавать шума.

К оставленным группой Назима мешкам подошли всего за минут десять. Они были на том самом месте, где всегда группы скидывали контрабанду.

Ханин наклонился и ухватил один из нестандартно больших мешков. Взвалил его к себе на плечи. При этом в нем раздалось характерное бряцанье металла.

– Бери второй, – тихо сказал Ханин и двинулся куда-то уж совсем в чащу без тропинок и ориентиров.

– Тяжелый… – раздался сзади ропот Михаила.

Ханин не ответил, но вскоре услышал за спиной движение пацана.

Михаилу было, наверное, хуже всего, устроившись на новом месте. Да и до этого было не сладко. Вся рота откровенно обвиняла его в том, что он не просто дезертировал, но и еще погубил своего товарища. Когда роту расформировали, он остался совсем один среди не просто чужих и незнакомых людей, да еще вдобавок среди которых попадались и люди, его просто ненавидящие. Слухи о том, что он сотворил, быстро вышли за пределы роты. Сначала на уборке мусора из города, куда смог устроиться ради карточек Миша, с ним стал работать и другой парнишка из его роты. Уже через три дня на Михаила косо посматривали и откровенно игнорировали в общении. Через неделю уже никто из новых товарищей особо и не скрывал своего презрения к нему. Он ушел.

Направившись в мэрию, он прямо-таки выклянчил себе направление на работы по восстановлению домов и нежилых построек. На его горе, там работало в неполном составе все его отделение. Радушный прием был заказан. Его избили. Нет, без издевательств излишних, но в кровь. Он сбежал и оттуда. Пробовал вообще не работать. Так он протянул почти неделю… Оголодавший, он был готов бросаться на любого, кто нес что-то из пункта отоваривания карточек. Иногда ему казалось, что он сходит с ума, когда видит на улице ребенка, жующего мякиш хлеба, который тому дали в обед его родители. Попытавшись отобрать у одного такого мальчугана корку, он получил совсем уж неожиданный отпор. Мало того что мелкий поднял вой на весь квартал, так еще и убежал от растерявшегося Михаила.

Потом взрослая шпана гнала его, пока он не забился в выделенную ему комнатушку. Он выл и стонал от бессилия что-либо изменить. Он проклинал тот день, когда отважился на побег из роты. Он проклинал себя за то, что потащил с собой Ромку. За то, что сам ушел, а не остался с ним у отморозков. Да, он думал, что те издевательства были более терпимыми…

Через некоторое время он чуть успокоился и стал думать о матери с отцом. Вскоре он уже улыбался, лежа на мокрой от ненавистных слез подушке с закрытыми глазами и расправившимися на лбу ранними морщинами. Он уснул. А наутро, с горем пополам выбравшись из города, пошел на юг в надежде найти лучшее пристанище.