Из библиотеки доносился звон хрусталя и фарфора, сопровождаемый журчанием голосов: Катрина и Марион ставили на стол приборы. С испуганным видом прошмыгнул Луи. Николя с гордостью окинул его придирчивым взором: действительно, в нем гораздо больше чувствовалась порода, нежели в нем самом в его возрасте, а посадка головы один в один напоминала его деда-маркиза. Катрина отчитала опоздавших к столу, и те, устыдившись, съели суп в полнейшей тишине.

— Возможно ли, отец, — нарушил молчание Луи, — что этот маленький манерный человечек когда-то был великим полководцем?

— Вот он, суровый приговор юности!

— Луи, — ответил Николя, — никогда не доверяйте внешности. Вы знаете про битву при Фонтенуа, где отличился мой отец. А знаете ли вы, что успех наш висел на волоске и в любую минуту мог обернуться катастрофой? Так вот, этот человек и был тем самым волоском. Наши войска теснили со всех сторон, офицеры главного штаба впали в панику. Покойный король собрал экстренный военный совет, во время которого позволил офицерам не покидать седел; никто не знал, что делать. Взяв слово, Ришелье напомнил, что у нас в запасе имеется еще одна батарея и если огонь ее направить в нужную точку, она уничтожит вражескую пехоту и нанесет врагу невосполнимый урон. Маршал Мориц Саксонский приказал не трогать резерв. «Король выше маршала; королю стоит только приказать», — произнес Ришелье.

— А дальше?

— А дальше король последовал его совету, и правильно сделал. После двух или трех залпов противник дрогнул, и Ришелье вместе с отрядами его величества и вашим дедом пошли в атаку и искрошили противника в куски. Так пишется история. Запомните этот рассказ, а также помните, что маршал всегда оказывал мне покровительство. При дворе вам будут говорить про него много плохого; но так уж устроен двор. Для вас главное запомнить: герцог — отважный солдат и друг нашего дома и дома господина де Ноблекура.

При этих словах Ноблекур величественно кивнул Луи.

— Ах, отец, как бы мне хотелось в такие минуты оказаться на поле сражения!

Восторги детей питают тревоги отцов, мрачно подумал Николя. Разумеется, он сам доставлял немало хлопот маркизу де Ранрею… Хотя за время своей работы он насмотрелся немало ужасов, когда он вспоминал подробные рассказы отца о кампаниях и баталиях, в которых тот принимал участие, его по-прежнему охватывала дрожь, и он с трудом прогонял видение поля битвы, усеянного грудами сваленных в беспорядке мертвецов, иссеченных и ограбленных. Между тем Луи подробно расспрашивал отца об обязанностях пажей. Ноблекур дополнял ответы Николя полезными советами. Марион и Катрина, как обычно, превзошли себя, приготовив жирного кролика, одного из тех, которых выращивал в клетке Пуатвен. Клетка стояла в глубине садика, и он регулярно обходил одному ему известные места в поисках корма для ушастых. Принесенного в жертву зверька старательно освободили от костей, начинили его собственной печенью и кусочками свиной грудинки, приправили пряными травами и обернули тончайшей, словно кружево, жировой пленкой свиного сальника. Увернутую таким образом тушку уложили в выстланную шпиком форму для террина, полили бульоном из телятины и стаканчиком белого вина и отправили тушить в духовку. Сейчас ломтики этого изысканнейшего мяса покоились на ложе из щавеля.

— После Жюйи для меня это настоящая рождественская трапеза! — воскликнул Луи, обычно не позволявший себе разговаривать за столом.

— Ты еще не знаешь, что будет дальше, — подмигнула ему Катрина.

Вскоре на стол принесли истинный шедевр: башню, сложенную из кусочков омлета, скрепленных вареньем из абрикосов, смородинным желе и мармеладом из мирабели. Шедевр был припорошен сахаром и глазирован с помощью раскаленной лопатки. Пришлось унимать Ноблекура, который, вдоволь отведав кролика, или, как он выразился, своего жильца, положил себе такой объемный кусок омлета, что обе служанки тотчас встали на дыбы и, объединившись, к его великому разочарованию, отобрали у него тарелку.

Вечер завершился вполне мирно, под обсуждение предстоящей церемонии коронования. Раскрасневшись, Луи то и дело спрашивал, сможет ли он присутствовать на церемонии, хотя на этот вопрос ему никто не мог дать ответа. Николя пообещал, что, как только выпадет свободное время, он отвезет его посмотреть на парадные экипажи и королевскую карету. Их выставили на всеобщее обозрение, и день ото дня все больше людей приходило полюбоваться пышными украшениями и необыкновенной росписью королевского экипажа, восхищавшего признанных знатоков. А в лавке ювелира Обера сверкала всеми огнями алмазная корона; ее алмазы регент и Санси оценили более чем в восемнадцать миллионов ливров. На днях опубликовали порядок церемонии и прохода короля. Его величество выезжал из Версаля в большой карете вместе с королевой, принцами, двором и министрами. Во дворце оставались только его тетки и беременная графиня д’Артуа. В каждом городе, через который проезжал королевский кортеж, было велено стрелять из пушек, звонить во все колокола и встречать карету бурным народным ликованием. Предусмотренное ликование вызвало улыбку у Ноблекура; он полагал странным планировать выражение эмоций; впрочем, он не отрицал, что ликовать, как и палить из пушек, вполне можно по команде. Луи с восторгом зачитал, что между Парижем и Реймсом одновременно будут курсировать двадцать тысяч почтовых лошадей. Это известие у каждого вызвало улыбку, связанную с собственными воспоминаниями.

— Уже поздно, — сообщил Николя, взглянув на часы на каминной полке.

— Быть не может! — воскликнул Ноблекур. — Эти часы стоят, их забыли завести. Впрочем, два раза в день они с заслуженным постоянством показывают верное время!

Глубокой ночью Николя разбудил душераздирающий крик. Ему показалось, что крик исходит из комнаты Луи, и он бросился к сыну. Сидя на постели, мальчик растерянно озирался по сторонам; по лицу его струились капельки пота. Обняв его, Николя почувствовал, как он весь дрожит.

— Успокойтесь, это всего лишь кошмарный сон. Ужин был слишком плотным, и, как следствие, тяжесть в желудке и дурное пищеварение.

— Отец, я снова видел капуцина.

— Какого капуцина? Того самого, из Жюйи?

— Да, он хотел увести меня… я сопротивлялся… И проснулся.

Успокоившись, он, похоже, погрузился в собственные мысли.

— Увидев его во сне, я вспомнил одну деталь, которая, возможно, будет вам полезна.

— Я вас слушаю, Луи.

— Вам известно, в чем ходят монахи-капуцины?

— Разумеется, ряса с остроконечным капюшоном, веревка вместо пояса и босые ноги…

— …в кожаных сандалиях.

— И что же?

— Когда он вновь предстал у меня перед глазами, я вспомнил, что у него на щиколотках виднелись следы как от ожогов.

— Ожогов?

— Розоватые шрамы на каждой ноге.

— А лица его вы не помните? Во сне оно по-прежнему оставалось скрытым?

— Не помню… В Жюйи он опускал голову и глубоко надвигал капюшон. Я видел только кончик его бороды. Все остальное словно во сне.