что-то ему не нравилось, а что именно, он не мог сообразить.

— Ну! — раздосадованно откликнулся капитан. — Что случилось?

Оралов сунул руку за пазуху и достал оттуда небольшую соболью шкурку, встряхнул ее — с шелковистого волоса на снег будто бы электрические искры полетели. Капитан заинтересованно глянул на шкурку и громко стукнул тростью по сапожному голенищу.

— Это вам, — сказал Оралов, — от благодарных казаков… За то, что вы не отказали нам, приняли в лагерь.

Капитан молча взял шкурку в руки, встряхнул ее. На снег вновь посыпались искры. Капитан улыбнулся и сунул шкурку за отворот подбитой мехом шинели.

— Господин капитан… — голос у Оралова сделался жалобным, он прижал к груди обе руки. — Возьмите меня работать к себе.

— Не могу, — ровным, лишенным каких-либо красок тоном ответил капитан. — Если бы вы были американским гражданином, взял бы. Но вы не американский гражданин, верно?

— Ага… Не американский.

— Вот потому и не могу взять — у меня инструкция… Понятно?

— Ага, — грустно пробормотал Оралов, — все понятно.

Жаль только, отдал капитану дорогую шкурку, ее можно было обменять на базаре на продукты. Прав был Пупок: американцы их к себе не возьмут. Рожей не вышли. И пачпортами. Оралов почувствовал спазмы в горле, отвернулся от капитана и как бы нечаянно мазнул рукой по глазам.

Теперь они с Пупком, не прикрытые американцами, как голенькие на снегу…

Он пришел к Пупку, рассказал все. Шмыгнул тихо носом, привычно провел ладонью по глазам, сшибая с ресниц соленые слезы. Спросил:

— Что будем делать?

— Я же сказал, Вениамин, — бежать. Другого пути у нас нет.

На их счастье, морозы отпустили, перестали давить, стало легче дышать, воздух был уже не так обжигающе тверд, снег не скрипел под ногами, природа подобрела.

Ночью они перемахнули через частокол лагерной ограды, — часовой на вышке, отставив винтовку в сторону, сладко спал, ничего не видел, — по снегу выбрели на замусоренный соломой проселок и вскоре дружно шагали в сторону села, по самые трубы утонувшего в сугробах; из села они рассчитывали совершить бросок к железнодорожной станции.

На станции этой вряд ли обнаружатся калмыковские патрули, так далеко они обычно не забираются. А дальше — ищи их, свищи, — двух беглецов, возвращающихся домой.

Дышалось легко, ноги бежали по земле словно бы сами по себе, резво, над головой тихо скреблись своими жесткими спинами о небо темные ночные облака. Иногда в выси, в черных провалах, вспыхивали далекие крохотные огоньки, грели душу — это были звезды.

Взглянуть бы одним глазком, что за жизнь там, что за народ на звездах обитает, какие люди населяют тамошние деревни. Наступит ведь время, когда все это станет известно.

Пупок завистливо вздохнул — он до этого времени не доживет. Не дадут дожить, это Пупок понимал хорошо. Он это собственной шкурой ощущал.

До села добрались без приключений, там погрелись в домишке церковного сторожа — он бедолаг чаем напоил, а к чаю выставил полтарелки кирпично-твердых сухарей.

— Калмыковские разъезды сюда заглядывают, отец? — спросил Пупок у церковного сторожа.

— Редко, — сторож понимающе сощурился. — От Маленького Ваньки, я так понимаю, скрываетесь?

Пупок удивился.

— Вы тоже атамана Маленьким Ванькой называете? Значит, дошла молва и сюда?

Сторож с усмешкой качнул головой:

— Дошла и сюда.

Через десять минут Пупок с Ораловым поднялись, поклонились сторожу в пояс:

— Не поминай нас, дедусь, лихом… И прости.

— Бог простит! — по-церковному ответил дед. — А я уж тем более прощу. Берегите себя!

Днем беглецы пристали к конскому поезду: в восемнадцати вагонах стояли лошади, их везли во Владивосток, в формирующийся конвой при приморском правительстве. Чтобы дальневосточное охранное подразделение выглядело не хуже, чем конвой у атамана Калмыкова, подрядчики специально закупили в Чите коней — выносливых степных монголов.

К этому эшелону станичники и пристали.

— Конскими яблоками будет пахнуть, но это не беда, — сказал Пупок, плюхаясь задом в отдельный закуток, плотно набитый сеном. — Хар-рашо! — Он втянул руки и вкусно похрустел костями.

Оралов, неверяще улыбаясь, со счастливым детским выражением на лице — не верил в то, что все так удачно сложилось, — упал на сено рядом, подпрыгнул так же, как и его приятель, беззаботно и раскинул руки крестом:

— Вот повезло, так повезло.

Под настилом вагона мерзло, как-то очень уж неуютно застучали колеса. А здесь, в закутке, было хорошо. Тепло, покойно, рядом задумчиво хрустели сухим сеном лошади.

— Неужели скоро будем дома? — Оралов счастливо вздохнул. — Дома-а…

— Не кажи «гоп», пока через плетень не перемахнешь, — назидательно произнес Пупок, зарылся поглубже в сено, воскликнул довольно: — Тепло!

В вентиляционные отверстия, сделанные в вагоне, — схожи они были с обычными форточками, — тянул встречный ветерок, вымораживал помещение, и Пупок подумал, что неплохо бы пресечь этот холодный поток, заткнуть «форточки» сеном, но потом подумал, что сено выдаст их с Ораловым, и не стал этого делать. Лучше уж забиться в сено — там тепло.

Через полтора часа поезд остановился на большой людной станции. Станция была богатая; ни погромов, ни казачьих плеток не боялась, между вагонами шныряли старухи с чистыми узлами, в которых погромыхивали глиняные банки с запеканкой и снетком. Какой-то мужик на костылях торговал свежим маральим мясом, рядом молодайка трясла двумя жирными кусками кабанятины и кричала, что было силы:

— Сало дикого вепря, домашнее, копченое… Сало дикого вепря!

Дикое и домашнее у молодайки соседствовало рядом.

— Неплохо бы перекусить, — облизнувшись, произнес Оралов.

— А гроши есть?

— Немного есть.

Пупок выглянул в «форточку», быстрым взглядом обследовал перрон.

— Народу много, — сказал он. — Если один из нас высклизнет из вагона, а потом нырнет обратно — вряд ли кто заметит.

— Ну что, может, я попробую? — предложил Оралов.

— Дуй!

Оралов отжал дверь теплушки и выскользнул в образовавшуюся щель, спрыгнул прямо на занесенный снегом деревянный настил. Поморщился от ора голосов, вонзившегося ему в уши, присел, натягивая голенища сапог на икры, осторожно глянул в одну сторону, потом в другую — нет ли чего опасного?

Ничего опасного не было, и Оралов неторопливо направился к молодайке, торговавшей «салом дикого вепря домашнего копчения», довольно быстро сторговал у нее кусок, подивился дешевизне кабаньего мяса, купил также буханку тяжелого свежего хлеба и направился назад, к вагону. По дороге сшиб несколько глуток твердого спекшегося сахара, приятно подивился дешевизне сладкого продукта.

Покупки он совершил удачно — с таким запасом еды не только до дома своего — до города Владивостока можно добраться: ни одна голодуха с ног не собьет. У вагона он вновь огляделся и осторожно отжал дверь.

Правильно поступал Оралов — осторожничать надо было; мстительность Маленького Ваньки была известна широко, восставших