угодивший из прохладных глубин на раскаленную сковородку. Председательствовать на круге казаки доверили человеку, которого Калмыков не знал совершенно, — врачу Головлеву.

На заседание круга не явились двадцать делегатов. Калмыков не замедлил выскочить на трибуну:

— Это — результат преступной агитации врагов казачества — большевиков, имеющих тенденцию, как и в прошлый раз, сорвать круг, — громко прокричал он.

Вопросов было несколько, и все — больные. Первый вопрос — события «кошмарной ночи», второй — отношение Уссурийского казачьего войска к центральной власти… Выступая по первому вопросу, Калмыков заявил, что во всем виноваты американцы — это они подготовили восстание, это они поддерживали его, пока восставшие маршировали по Хабаровску и сотрясали своими криками город. Теперь же янки укрывают у себя в лагере виновных, не отдают их командованию ОКО.

— Более того, скажу откровенно, — произнес Калмыков и сделал паузу. В зале немедленно воцарилась тишина. — Американцы намеревались устранить меня самого, — проговорил атаман со вздохом.

— Как это? — растерянно спросил кто-то из зала.

— Очень просто. Из-за угла. Пиф-паф — и человека нет.

Тишина в зале не рассасывалась.

Калмыков продолжил свою речь дальше…

— Днем на Красную Речку, в американский лагерь, выехала делегация круга. Цель была одна — уговорить спрятавшихся там уссурийских казаков вернуться в войско. Казаки заупрямились.

— Как только мы покинем ворота лагеря, так нам придет конец, — сказали они, — кердык на китайский лад.

— Напрасно вы так, мужики, — пробовал урезонить казаков делегат. — Иван Павлович — человек добрый, умеет прощать… Он вас уже простил.

Казаки упрямо замотали головами — все как один.

— Не верим!

Тем не менее делегаты продолжали уговаривать казаков. Дело дошло до того, что казаки вообще отказались общаться с делегатами.

— Передайте атаману, что пока он будет править в войске, мы не вернемся. Долой Маленького Ваньку!

Делегаты возвратились в Хабаровск ни с чем, крайне удрученные: общение с земляками оставило у них гнетущее впечатление. Делегаты вздыхали, сморкались, скребли затылки, кашляли, искали, где бы выпить полстаканчика самогонки, чтобы на душе сделалось теплее.

Когда они приехали на Красную Речку во второй раз, то казаки, засевшие в лагере, обозвали их предателями.

— Вы предатели, продавшиеся Маленькому Ваньке, — сказали они.

Это было обидно, но, видать, справедливо, раз делегаты не нашли, что ответить на это.

— Калмыкову мы служить не будем, — заявили мятежники, — это наша твердая позиция.

На заседание круга пригласили представителей американского командования.

— Верните казаков, ушедших из войска в наш лагерь, — потребовали делегаты.

Полковник Стайер, сияя белыми зубами и цветными орденскими нашивками, украшавшими френч, с улыбкой покачал головой.

— Выдавать казаков мы не будем, они должны определиться сами, — сказал он. — Если решат вернуться — держать не будем, если останутся — будем поить, кормить и предоставлять крышу над головой столько времени, сколько понадобится.

Примечательно, что в те же самые дни на столе у адмирала Колчака появилась аналитическая записка, подготовленная Главным штабом, где шла речь о взаимоотношениях американцев и атамана Калмыкова.

Ученые люди, историки, исследовавшие потом эту записку, отметили особо, что «деятельность США той поры была направлена на вытеснение экономического влияния Японии и овладение российским дальневосточным рынком, а в дальнейшем — на создание широкого товарообмена с остальной Сибирью и Европейской Россией. Опасаясь усиления японцев, американцы устроили бунт в отряде Калмыкова. Указывалось, что бунт калмыковцев и, как следствие, распад отряда «явился весьма ощутимым ударом по Японии, которая была заинтересована в существовании отрядов у отдельных атаманов». Констатировалось, что основная цель США состояла в мировой завоевательной политике по отношению к России, а потому быстрое восстановление ее могущества не будет отвечать истинным намерениям США. Тем не менее, США понимали, что противостоять Японии в ее геополитической стратегии по отношению к российскому Дальнему Востоку может только сильная белая государственная власть{6}.

***

Так Штаты постепенно переходили от неприятия адмирала Колчака к поддержке и в середине девятнадцатого года стали активно его поддерживать. Но было уже поздно — гражданская война в Сибири была белыми практически проиграна и, несмотря на все потуги, американцам в Сибири ничего не светило. Японцам, кстати, тоже.

Улица, где собирались участники круга, была плотно оцеплена казаками — мышь не проскочит. Отвечал за охрану и спокойствие делегатов сам Савицкий — начальник штаба отряда.

Атаман уже давно подумывал о повышении Савицкого в чине — исполнительнейший человек, достоин полковничьих погон. Так, глядишь, и в генералы доскачет.

Заседание круга проходило не так, как хотелось бы Калмыкову: успели-таки враги подкопать под него яму, успели поработать против атамана. Кислым огнем, будто на фронте, когда немцы пускали на наши позиции облака газа, жгло горло, к языку почему-то плотно прилип вкус парной крови, словно бы Калмыкову, как в семинаристской юности, съездили по зубам и от того, что он не смог ответить, было противно и печально.

Хотелось побыть одному, но что дозволено простому человеку, рядовому казаку, не дозволено атаману. Следом за Калмыковым ходил Григорий Куренев и канючил:

— Пообедали б, Иван Павлович, а! Не то уж целые сутки без еды.

Атаман на нудные приставания ординарца не отвечал, хотя хорошо слышал его. В ушах стоял нервный звон, будто туда залезли цикады — поганые насекомые, которых атаман не любил еще с Пятигорска; голову, будто перезрелый арбуз, разваливала боль.

— Иван Павлович, перекусите… — продолжал канючить Куренев униженным голосом, — все горяченькое. Я прямо сюда, в зал заседаний принес.

Атаман продолжал делать вид, что не слышит ординарца. Хрустя снегом, он дошел до края оцепления и неожиданно за плечами казаков, за башлыками, увидел двух мужиков, чей облик показался ему знакомым. Атаман наморщил лоб — не мог понять, где он видел их раньше. Где? Он остановился, приподнялся на цыпочки, заглядывая за оцепление.

Мужики, увидев, что на них смотрит важный человек, генерал, сдернули с себя шапки. Один был лыс, словно вместо головы на плечах у него сидело огромное куриное яйцо: второй тоже был лыс, только на темени кучерявилось несколько жиденьких темных волосинок — жалкие остатки былой растительности.

— Иван Павлович! — уважительно, более того, подобострастно произнесли мужики в один голос. — Наше вам! И чтоб здоровье у вас было крепкое!

Калмыков шагнул за оцепление.

— Вы кто?

Мужики дружно засмеялись и нахлобучили шапки на головы.

— Да мы вас знаем, Иван Павлович… И вы нас должны знать.

— Ничего не понимаю…

— Александровскую миссионерскую семинарию помните?

— С трудом, — хмуро проговорил Калмыков. — Была в молодости моей такая ошибка.

— Вот мы из этой самой ошибки и выплыли. — Мужики дружно, заливисто, будто дети, засмеялись.

Теперь Калмыков начал кое-что припоминать, глянул на одного мужичка, потом на другого и