Римляне, сами бывшие захватчиками, которые завоевывали и грабили все Средиземноморье, воспринимали это разбойничье племя как враждебное сообщество.

Обычно с этими внешними преступниками боролись путем организованных военных действий, как в приведенном выше примере; Страбон подчеркивал, что в борьбе против пиратов и разбойников эти действия римских властей не всегда достигали успеха. Поскольку в принципе власть и эти преступные сообщества играли по одинаковым правилам, понятно, что одна сторона стремилась напасть на другую и если не уничтожить, то хотя бы завладеть чужой собственностью. Правда, сами римляне практически не делали различий между «внутренними» преступниками и внешними, думаю, имело бы смысл рассмотреть этот вопрос. Как правило, внешние преступные сообщества представляли опасность для представителей элиты, поэтому в трудах ее писателей, а также в донесениях военных и дипломатов такая разбойничья деятельность широко задокументирована. Обычные же преступники меньше «затрагивали» элиту (из всех классов у нее было больше возможности от них защититься); кроме того, она избегала о них говорить, поскольку их существование становилось упреком в адрес иерархического общества. Они оказывались предметом внимания со стороны богатых только тогда, когда начинали угрожать так же, как и преступные сообщества. Обычно же люди воспринимали преступников как неизбежное зло, старались как-то защитить себя от грабежей, и элита считала, что они, как и прочие простые римляне, не заслуживают чести быть упомянутыми в ее трудах.

Другую группу, которую я не рассматриваю, составляли обычные злоумышленники. Эти люди – убийцы, воры, мелкие мошенники и вымогатели – являлись хищниками в законопослушном обществе, но происходили из него и в него возвращались, не создавая ему альтернативы в виде какого-то сообщества. Лукиан представил их так: «Когда я отправлялся из дома в Афины, желая познакомиться с эллинским образованием, я приплыл в Понтийскую Амастриду. Этот город, расположенный неподалеку от Карамбы, лежит на пути плывущих из Скифии. Со мною был Сисинн, мой товарищ с детства. И вот, найдя у гавани какую-то гостиницу и перенеся туда с корабля свои вещи, мы пошли погулять, не предвидя никакой неприятности. Воспользовавшись этим, какие-то воры, вытащив у двери засов, унесли у нас все, не оставив даже столько, чтобы хватило на один день» (Токсарид, или Дружба, 57/Гармон).

Воры и грабители часто упоминаются в Новом Завете, в романах и других источниках. Эти мелкие преступники не отвергали полностью нормы общества, а лишь нарушали их, зачастую воспользовавшись случайно подвернувшейся возможностью. Грабители осложняли жизнь людей, порой даже угрожали ей, но при этом не представляли реальной угрозы и не образовывали обособленной группы.

И наконец, я могу спокойно пренебречь метафорическим образом разбойника, которого представители римской элиты используют в политической борьбе друг с другом. В широком смысле под «разбойниками» они понимают всех, кто не играет по их правилам; это слово предназначалось для того, чтобы очернить противника, криминализировать его и, таким образом, оправдать против него любые действия. Эти «разбойники» не являлись злоумышленниками; они действовали в границах политических и социальных норм элиты и не имели ничего общего с настоящими преступниками, т. е. людьми, жившими не по законам общества.

Хотя я уже довольно подробно описал используемые мною источники, думаю, здесь стоило бы особенно подчеркнуть значение художественных произведений для создания представления о жизни преступника в греко-римском обществе. Я широко использую эти источники наравне с трудами историков, надписями и папирусами. В художественной литературе, особенно в «Золотом осле» Апулея и в греческих любовных историях, изображен мир, который ученым пришлось признать действительно существовавшим, реальным. Тот мир изображен в вымышленной ситуации, но за фантазией автора лежат реальные факты истории общества, которые ученые могут использовать в своих трудах. Я привожу отрывки из таких сочинений, как если бы они были историческими документами, но это лишь средство для раскрытия моей цели. Я исхожу из убеждения, что в эпизодах, приводимых мной в качестве примеров, в действиях и речах героев этих произведений отражается реальная жизнь, хотя сами ситуации и положения являются плодом вымысла авторов.

Категория преступников, рассмотрением которой я ограничился, принимала идеологию законопослушного классового общества. Они представляли собой общину, целью которой стали приобретение власти и захват имущества для одних за счет других, но в отличие от элиты, действовавшей в соответствии с созданными ею законами, эти преступники добивались своего, нарушая законодательство. Римляне вполне сознавали общность идеологии правящей элиты и бандитов. В одном из самых известных в классической литературе исторических трактатов о разбойниках предводитель шайки Булла Феликс давал именно такое сравнение. Когда его схватили люди императора Септимия Севера и привели к префекту претории Папиниану, тот спросил его: «Почему ты стал разбойником?». На что Булла отвечал: «А почему ты стал префектом?» (Кассий Дион, Римская история, 77.10.7). Хотя, возможно, сам эпизод вымышлен, главное здесь, что оба являются бандитами: префект согласно закону, а Булла – вопреки ему. Еще один пример такого сравнения разбойника и законопослушного гражданина, на этот раз врача, привел Гален: «Грабители в нашей стране объединяются для того, чтобы вредить другим и защищать себя: подобно им [врачи] объединяются против нас, и единственное, чем они отличаются от разбойников, – это что они действуют в городе, а не в горах» (Прогностика // Corpus Medicorum Graecorum. Сборник трудов греческих медиков, V 8.1/Наттон).

Общность ценностей, подходов и действий в пределах закона и вне его была достаточно очевидной.

Положение солдат-разбойников в обществе тоже показывает размытость границ между «законными» и «преступными» разбойниками. В классической литературе приводится множество примеров преступных поступков солдат, как и (вполне естественно) их перехода к бандитизму. Давнишняя ассоциация солдат с жестоким решением проблем, наличие у них оружия, когда население было либо плохо вооружено, либо вообще не имело оружия, а также благоволение к ним властей и особенное отношение законов позволяли им злоупотреблять своим положением и грабить население. История, рассказанная Апулеем о центурионе, который присвоил себе Луция в образе осла, вызванная этим поступком ярость бедного огородника и нападение его на центуриона одновременно показывают и возможные злоупотребления, и возмущение ими со стороны населения (Золотой осел, 9.39–42). О том же говорит в Евангелии Матфей: «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два» (5: 41), а также Иоанн Креститель в Евангелии от Луки: «Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите и довольствуйтесь своим жалованьем» (3: 13–14). Учитывая возможность преступных злоупотреблений у солдат, понятно, что многие из них легко становились настоящими бандитами. Умелое обращение с оружием, склонность к применению насилия и бедность способствовали переходу некоторого их количества к откровенно преступной деятельности, ибо, несмотря на определенные преимущества военной службы, не всем удавалось добиться успеха в карьере, и они изменяли данной ими присяге, становясь членами преступного мира. Вот характерный пример из «Истории императорской власти после Марка»: «Был человек по имени Матерний, бывший солдат необыкновенной отваги, который дезертировал из армии и подговорил на это других. Вскоре он собрал большую шайку преступников и начал совершать набеги на деревни и фермы» (Геродиан, 1.10).