У Гелиодора тоже фигурировал подобный бандит; капитан пиратов «происходит из благородной семьи и стал вынужденно вести настоящий образ жизни»; будучи сыном верховного жреца в Мемфисе (Египет), он был незаконно изгнан своим младшим братом и вынужден присоединиться к пиратам «в надежде отомстить и вернуть себе прежнее положение» (Эфиопика, 1.19/Морган). И можно с уверенностью предположить, что, хотя имя его не названо, этот человек не нашел себе место в обществе и не смог устроить свою жизнь, из-за чего ему и пришлось стать преступником.

Но бандитами становились и те, кто просто жаждал богатства. Аполлоний Тианский пытался помешать набору новых разбойников, но его рассказ красноречиво доказывает, что законопослушным гражданам оказывалось совсем не просто устоять перед теми возможностями, какие давал разбой. «Если уж ты понуждаешь меня рассказать, как я был кормчим, – отвечал Аполлоний, – послушай-ка, что мне самому кажется наиболее примечательным из случившегося в ту пору. Море кишело тогда финикийскими разбойниками, шныряли они и по городам, выведывая, кто и что намерен везти. И вот, прознав о богатой поклаже моего корабля, лазутчики этих разбойников, отведя меня в сторону, принялись выспрашивать, сколько я беру за плавание. Я сказал: «„тысячу“, потому что на корабле было еще четверо кормчих. „А есть ли у тебя дом?“ – „Жалкая хижина на острове Фарос, где некогда обитал Протей“. – „А хочешь, – спрашивают, – чтобы вместо моря была у тебя земля, вместо хижины – дом и денег вдесятеро больше? Притом ты избегнешь десяти тысяч бедствий, кои подстерегают кормчего средь бурных волн“. Я им отвечаю, что хотеть-то хочу, однако не расположен заниматься грабежом, ибо уже набрался ума-разума и достиг совершенства в своем нынешнем ремесле. Слово за слово, и они посулили мне еще один мешок с десятью тысячами, лишь бы я сделал то, что они хотят, – а я еще и поощрял такой разговор, обещая никому не выдавать их и быть всецело в их распоряжении. Наконец они признались, что посланы разбойниками и что пускай-де я не мешаю тем захватить корабль, а для того не надо-де мне отплывать в город, куда я намерен был направиться, а надобно-де мне бросить якорь у мыса, за коим укрылись разбойничьи корабли. Они охотно мне обещали, что и самого меня не убьют, и всякого, за кого я попрошу, избавят от смерти. Я же полагал, что отказывать им небезопасно, ибо страшился, как бы они, отчаявшись, не напали на наше судно вдали от берегов, – а в открытом море нам погибель. Поэтому я согласился исполнить все, чего они хотят, однако потребовал, чтобы они подтвердили неложность своих обещаний клятвою. Они тут же поклялись, ибо сговаривались мы в храме, а затем я сказал: „Поспешайте к разбойничьим кораблям – ночью мы отплываем“. Еще большее доверие я внушил им, когда стал торговаться о деньгах, чтобы отсчитали мне деньги расхожей монетой и не прежде, чем судно будет захвачено. Итак, они ушли, а я без промедления вышел в море и обошел мыс стороной» (Флавий Филострат. Жизнь Аполлония Тианского, 3.24).

Самое интересное, что власти даже не пытались окончательно пресечь преступность в обществе. Конечно, они принимали различные меры. Император Август, как говорит в его биографии Светоний, разместил по всей империи гарнизоны, которые помогали сдерживать разбойников; спустя два столетия Тертуллиан все еще отмечал их наличие. Префект Египта Бебий Юнцин приказал арестовывать жителей деревень, укрывавших у себя разбойников, чтобы лишить последних убежища. Марк Семпроний Либерал однажды объявил амнистию для разбойников на три месяца, заявив, что после этого им не будет пощады. Марк Валерий Максимиан, крупный военачальник, хвастался в своей эпитафии, что из всех своих достижений больше всего он гордился уничтожением преступной шайки, орудовавшей в окрестностях нижнего течения Дуная. Так государство пыталось бороться с этой язвой, доставлявшей ему постоянные проблемы. И только в исключительных случаях, когда дело касалось какой-то заметной личности или серьезных нарушений закона, центральные власти выделяли значительные средства на борьбу с преступниками. Две нижеследующие надписи дают представление о таких решительных действиях. Первую обнаружили в Сирии: «По приказу нашего господина, императора Гая Юлия, сына Божественного Цезаря, Августа, Бассидий Лауриций, достойнейший товарищ и командир, захватил силой форт, долгое время бывший оплотом шайки преступников и грозой провинций; затем он поставил в крепости гарнизон солдат, чтобы Антиохия могла жить в длительном и прочном мире» (CIL 3.6733 = ILS 740); а вторую – в Риме: «Памятник посвящен могучей армии, которая преданно осуществила надежды и мольбы римлян, уничтожив опасных и жестоких преступников» (CIL 6.234 = ILS 2011).

Апулей рассказывал об этом более подробно. Разбойники по ошибке ограбили сосланного прокуратора, оклеветанного перед императором; его жена подала жалобу последнему, и по его приказу шайку преступников уничтожили (Золотой осел, 7.7). Во всех романах и повестях войска центральных властей решительно расправлялись с крупными и опасными бандитами. У историка Кассия Диона разбойник Булла Феликс приобретал такую силу (предположительно его банда состояла из 600 человек), что сначала центурион со своим отрядом был отправлен захватить его, а когда этого ему не удалось, то же поручили трибуну претора: «Север… отправил трибуна из своей личной охраны во главе множества всадников, пригрозив ему страшной расправой, если он не приведет к нему живым этого разбойника» (Кассий Дион, 77.10.6). В 354 г. Аммиан Марцеллин дал подробное описание опасного мятежа преступников на юге Малой Азии, который был подавлен силами крупных воинских соединений (Римская история, 14.2.1—20). Однако это вовсе не значит, что центральные власти энергично противостояли бандитскому миру. Апулей отмечал, что императорские силы не вступали в борьбу с преступниками. О том же говорилось и в других романах, что подтверждается многими античными источниками.

Напротив, если кто и пытался бороться с бандитами, так это именно местные власти. Это магистраты – о них писал Апулей, – которые организовали поиски Луция после ограбления дома Милона (Золотой осел, 7.1–2). Страбон часто рассказывал о действиях местных властей, пытавшихся противостоять набегам пиратов на Киликию. Эта власть не могла действовать эффективно из-за недостатка войск, хотя у Ксенофонта иринарх Киликии Перилай со значительным отрядом напал и истребил разбойников (Эфесская повесть, 2.11–14). Однако им оказывали сопротивление отряды самообороны, иногда бывшие на службе у властей. Люди брали на себя дело защиты. Так, в Дакии был отомщен некто Басс: «Посвящено Духам покойного Луция Юлия Баса, сына Луция, из Серджии, городского советника и казначея Добреты. Он был убит разбойниками на сороковом году жизни. Юлий Юлиан и Юлий Басс поставили этот памятник своему отцу вместе с Юлием Валерианом, его братом, который отомстил за его смерть» (CIL 3.1579).

И еще из Дакии: «…[имя не читается] был убит разбойниками. Улкудий Бедарий и Сутта Эпикади, любящие родители, поставили это надгробие своему сыну. Он был отомщен» (CIL 3.1585).

Обычно магистраты вмешивались только после того, как граждане уже предприняли какие-то меры защиты. Люди могли противостоять бандитам двумя способами. Во-первых, они совместно захватывали человека, которого заподозрили в совершении какого-либо злодеяния – в краже, убийстве или в кощунстве; насильно вели его на место собраний – обычно на форум, но иногда в театр, и там магистраты вершили суд, который обычно заканчивался расправой с пойманным преступником. Такое произошло с Луцием после того, как он убил трех разбойников, пытавшихся проникнуть в дом Милона, и горожане схватили его (Золотой осел, 3.5–6). Кроме того, люди могли все вместе отправиться на розыск и поимку бандитов. И опять мы находим иллюстрацию этого у Апулея, когда Тлеполем, освободив свою возлюбленную Хариту, в сопровождении жителей деревни возвратился в логово преступников. Луций в образе осла рассказывал: «…Меня же Тлеполем в сопровождении большого количества вьючного скота и сограждан повернул обратно. Я ничего не имел против этого, так как и вообще отличался любопытством, и теперь очень хотел стать очевидцем поимки разбойников. Мы застаем их связанными больше вином, чем веревками. Отыскав и вытащив из пещеры все имущество и нагрузив нас золотом, серебром и прочим добром, самих их, одних, как были связанными, подкатив к ближайшему обрыву, в пропасть кинули, остальных же, убитых собственными их мечами, бросили на месте. Радуясь такому мщению, с весельем возвращаемся мы в город» (Золотой осел, 7.13).