— Выходи, — сказала она Мартину. Голос у нее был, как у Джулии, только сильней и раскатистей. — Выходи на бой.

Мартин не спешил, да и нужды в этом не было: Джулия наступала сама. Сделав нечеловечески быстрый выпад, как атакующая змея, она схватила его за грудки и зашвырнула в толпу. Квентин сомневался, что Мартину, трижды умершему, от этого что-то будет, но напугаться тот должен был сильно.

Толпа вела себя как на футболе: передние пятились, задние напирали. Выкрики и шарканье ног наполняли все необозримое пространство нижнего мира: весть о том, что у входа происходит нечто неординарное, распространялась быстро.

— Не волнуйся, — сказала Джулия, уловив, видимо, беспокойство Квентина. — Все будет хорошо.

Помнит ли она, что он сказал ей то же самое в Честертоне у дома своих родителей? В ее устах это звучало как-то надежнее.

Посох Джулии грянул по полу. Квентин зажмурился от опалившей глаза вспышки, тени испустили дружное «ах». Вместо жиденького как-бы-дневного света в подземное царство, как через проем в тучах, били волны настоящего солнца.

— Довольно, — властно и мелодично произнес женский голос.

Отважившись взглянуть снова, Квентин увидел, что в том месте, где Джулия ударила посохом, стоит еще одна женщина. Ее прекрасный лик — лик богини — был приветлив, весел, горд и грозен одновременно, и половину его покрывала тень, символ того, что ей не чуждо и горе. Все будет хорошо, будто бы говорила она — если же нет, предадимся скорби.

В одной руке Она держала такой же, как у Джулии, посох, в другой почему-то птичье гнездо с тремя яйцами в голубой скорлупе.

— Довольно, — повторила Она. Тени послушно угомонились. Джулия опустилась перед Ней на колени, закрывая лицо руками.

— Больше тебе ничто не грозит, дочь моя, — сказала богиня. — Все кончено.

Джулия, кивнув, подняла залитое слезами лицо.

— Это Ты. Владычица наша.

— Я пришла отвести тебя домой. — Богиня указала на Квентина. Она не излучала сияние в прямом смысле, но смотреть на Нее было столь же трудно, как и на солнце, и рост у Нее, как он только теперь заметил, был не меньше десяти футов.

Умершие смотрели на них безмолвно, прервав все свои игры. Джулия поднялась, утирая слезы.

— Что это с тобой? — спросил Квентин.

— Я теперь дочь богини, дриада. Мелкое божество, — застенчиво уточнила Джулия.

Выглядела она великолепно — ясно было, что с ней все будет в порядке.

— Тебе идет.

— Спасибо, но нам пора уходить.

— Не спорю.

Богиня подхватила их обоих своей мощной рукой. Бенедикт вцепился в лодыжку Квентина с криком:

— Не оставляйте меня! Пожалуйста!

Прямо последний вертолет из Сайгона. Квентин, в свою очередь, схватил Бенедикта за руку. Он сам не знал, что делает, но знал, что держать надо изо всех сил. Богиня вместе с ними поднялась ввысь на десять футов, на двадцать… похоже, они похитят-таки одну душу из царства мертвых и обратят энтропию вспять. Смерть всегда выигрывает, да, но одно очко они у нее отвоюют.

— Держись!

Но Бенедикт держался недолго. Он отцепился и без единого звука канул в толпу теней.

Они поднялись уже выше светильников, прошли сквозь то, что считалось здесь потолком. Вместо руки Бенедикта Квентин теперь сжимал ключ. Бенедикта он потерял, но ключ не упустит. Пронизывая мрак, огонь, толщу земли и толщу воды, они поднимались к свету.

Перед решающим шагом они устроили себе каникулы. Нужно было запастись необходимыми материалами: омелой, зеркалами, инструментами, дистиллированной водой и парой экзотических порошков. Примитивный языческий ритуал, ожидаемый Джулией, на поверку оказался куда более сложным и технологичным.

Медленные подготовительные чары были запущены, требуемых ингредиентов еще не доставили, и мюрские маги решили предпринять прощальный вояж. Посетили аббатство Сеннанк — оно, несмотря на всю рекламу, глянцевые журналы и пазлы из пятисот фрагментов, поразило их своей красотой; Джулия впервые видела столь древнее и тихое место. Побывали в Шатонеф-дю-Пап, где когда-то вправду стоял новый папский замок — от него сохранилась лишь часть стены, торчащая, как гнилой зуб, над плоскими виноградниками, — и поехали дальше на юг, в Кассис.

Был октябрь, самый конец сезона, а Кассис — это тупик Лазурного берега, если вообще считать, что он расположен на нем. Цены там низкие, подростки из Марселя ездят туда купаться на один день. Солнце, однако, грело исправно, и вода, хотя Джулия не понимала, как можно быть такой холодной, оставаясь при этом жидкостью, отливала рекламной лазурью. В сосняке недалеко от моря, где стояла их маленькая гостиница, заливались цикады — маги, сидя на веранде, с трудом слышали, кто что говорит.

Пили местное розовое, будто бы теряющее свой букет, если пить его в другом месте. Съездили на лодке к каланкам — торчащим из моря известняковым пальцам. Никто не обращал на них внимания, и Джулия чувствовала себя восхитительно нормальной. Пляжи здесь были сплошь галечные, но маги расстилали полотенца и загорали, бросаясь время от времени в воду, от которой сердце норовило остановиться.

Все они смотрелись до крайности бледно. Асмо по местному обычаю сняла лифчик, и Джулии показалось, что сердце Фолстафа даже без купания сейчас остановится. Не только из-за маленьких, очень пикантных грудок: Фолстаф, судя по всему, был влюблен. Как могла Джулия не заметить этого, прожив полгода в одном с ними доме? Ближе ведь у нее никого нет, они все равно что ее семья. Все это богоискательство мешало Джулии мыслить по-человечески, что у нее и так получалось плохо. Надо будет последить за собой, чтобы ничего не пропадало при переводе.

Пена чертила на воде древнееврейские знаки. Джулия, довольная, как тюлень на лежбище, жмурилась от белого средиземноморского солнца. Просыпаешься, и все твои друзья рядом, как в конце «Волшебника из страны Оз» — это ли не счастье. Пугало лишь то, что после короткой яви она скоро опять погрузится в сон. Наркоз вот-вот начнет действовать, и неизвестно, проснется ли она снова.

Ночью в отеле, когда все остальные спали, она неожиданно для себя вышла из комнаты и постучалась к Царапу. Он открыл, она поцеловала его, и они переспали. Ей очень хотелось еще разок ощутить себя человеком, вместилищем бурных страстей. Пусть шлюховатым, но человеком.

Раньше она спала с парнями, потому что думала, что так надо — как с Джеймсом, — или потому что хотела что-то от них получить — как с Джаредом, Уорреном и мало ли с кем еще. Сейчас она впервые сделала это, потому что сама хотела. Это было здорово, просто фантастика. Как и должно быть.

Ей этого хотелось, а вот Царапу, похоже, не очень. Не будем делать поспешных выводов, подумала она, увидев его в тот первый день в Мюре: скажем просто, что все возможно. Ей всегда нравились красавчики вроде Джеймса, и Царап укладывался в эти параметры, но когда она с замиранием смотрела в его серые глаза, призывный огонь там отчего-то не загорался.