Происхождение песенки объясняет ее смысл. Это насмешка, но настолько добродушная, что никто, кроме ее автора, не был настолько жесток, чтобы видеть в ней не любовное воскрешение в памяти ушедшего образа жизни, а насмешку над старым раввином. Тем не менее «Ребе Элимелех» таит в себе отголосок настоящих страстей, вызванных реальным конфликтом, жестоко разорвавшим идишскую нацию XVIII и XIX веков, и это была борьба не более и не менее за идишское будущее и идишские души. Упоминание в песне имени реального раввина Элимелеха необычным образом демонстрирует, что слава этого ребе[203]– лидера хасидской общины, называвшегося также цадик (праведник) и Адмор[204], сохранилась через 150 лет в памяти даже наиболее критически настроенных противников образа жизни, поддерживавшегося еврейскими проповедниками XVIII и XIX веков – харизматиками и чудотворцами.

Элимелеха бен Элиэзера Липмана Вайсблюма (1717–1787) еще хорошо помнят в Лежайске, ныне тихом приречном ярмарочном городке в Южной Польше, лежащем на главной дороге от нынешнего Львова (на идише и немецком – Лемберг) через Сандомир на Гданьск. В этом городе ребе решил поселиться, полжизни проведя в скитаниях из деревни в деревню в проповедях и молитвах вместе со своим таким же известным братом Зусей. В его бывшем доме теперь находится местное отделение Министерства образования. Его могила – на иврите охель, а на латыни табернакль – находится на травянистом холме, окруженная позолоченной металлической клеткой рядом с длинным столом для ритуальных трапез внутри побеленной деревянной хижины, окруженной высокими деревьями, и все это защищено колючим железным забором. Когда-то это было городское еврейское кладбище, пока гитлеровский вермахт не разрушил его, пустив могильные плиты на мощение городской площади. Кристина, живущая по соседству христианка средних лет, хранит ключ, ухаживает за могилой и показывает дом паломникам, рассказывая, что она унаследовала эту обязанность от своего отца, сидевшего в гестапо в одной камере с лежайским раввином. Они договорились, что тот из них, кто выживет, сделает все, что сможет, для семьи другого, но, поскольку ни один из родственников раввина не выжил (войну пережил лишь один местный еврей), старик посвятил себя поддержанию могилы и имени ребе Элимелеха.

Кажется, католичка Кристина стала ревностной исполнительницей своих обязанностей. Когда я посетил святилище, она немедленно вытащила том, переплетенный тканью цвета морской волны, один из множества экземпляров книги мудрости ребе «Ноам Элимелех» («Благость Элимелеха»), втиснутых в книжную полку у дверей. Попытавшись всучить ее мне, она рассказала, как я усовершенствуюсь, прочитав ее. «Если вы не можете читать на иврите, – настаивала она, – я дам ее вам на время, чтобы вы ее перевели. Каждый еврей должен знать удивительные слова цадика». Традиционное уважение, если не сказать суеверный трепет, с которым польские католики некогда относились к духовным лидерам хасидских евреев, до сих пор не вполне выветрилось.

В «Ноам Элимелех» содержится сформулированное ребе определение роли хасидского святого. Он описывает праведника-цадика как человека, ноги которого стоят на земле, а голова воспаряет в рай, который «живет внизу, но на деле обитает в высших мирах», чья праведность такова, что сами небеса повинуются его желаниям: «цадик постановляет, а Бог выполняет». Этот человек может впасть в грех, но способен снова подняться даже выше, чем раньше, преобразуя зло в добро и мирское в святое на благо всей его общины. Чтобы выполнять искупительную миссию, он и его окружение должны быть освобождены от всех земных забот путем финансовой поддержки со стороны последователей, которые, чтобы получить благословение и советы цадика, платят ему «выкупы» (пидйонес) – на практике деликатно кладут их на стол у дверей под орлиными взорами помощников цадика.

Кто бы ни давал мудрецам и цадикам извлечь выгоду из своей собственности, эта выгода не даст ему погрязнуть в грехе и стать полным злодеем и отрицателем Торы – упаси Небеса.

Как легко себе представить, этот принцип обернулся коррупцией, а принадлежность к цадикам в течение XIX века скоро стала наследственной. Цадик правил своим «двором», включавшим его семью, компаньонов, помощников, многочисленных прихлебателей и постоянно меняющееся количество прислуживавших гостей-хасидов; это требовало больших расходов, которые нельзя было покрыть за счет одних только «выкупов». Поэтому, подобно современным американским кандидатам в президенты, ребе отправлялся в длительные поездки для сбора средств, в то же время налагая ежегодные сборы на всех своих последователей. Анализ хасидской экономики позволят сказать следующее:

Двор цадика экономически поддерживал свое существование отдельно от остальной [еврейской] общины и обычно был совершенно равнодушен к нуждам ее институтов. Он поддерживал себя сам, добиваясь своих целей такими распространенными средствами, как сбор пожертвований и налогов, займы, сбережения и доходные вложение[205].

Большинство цадиков, без сомнения, были совершено искренними, некоторые по-настоящему приходили в смущение от щедрости своих почитателей. Иегуда Леви из Роздола, брат знаменитого Адмора, признавал:

Трудно понять, почему толпы приходят и ко мне тоже, принося мне деньги, поскольку я точно знаю, что меня нельзя отнести к разряду цадиков как Axis Mundi[206].

Однако непонятно, как относиться к утверждению, что все деньги, отданные Мордехаю, магиду (проповеднику) из Чернобыля, жившему в огромном доме в пышной роскоши, на самом деле были предназначены для содержания «тридцати шести праведников» (ламед-вав цадиким), согласно Талмуду, тайно живущих среди людей в каждом поколении и поддерживающих существование мира. Задавать такие вопросы было знаком ереси и грозило исключением из общины. Несколько «царских» хасидских дворов культивировали вопиюще роскошный образ жизни, оплачивавшийся пожертвованиями их безденежных последователей.

Барух, цадик из Меджибожа (1757–1810), внук основателя хасидизма, считал себя правомочным наследственным лидером всего движения и объявил, что Шимон бар Йохай, предполагаемый автор каббалистической книги II века «Зогар», «Книги сияния», явился к нему во сне, чтобы сказать: «Мой возлюбленный Барух, ты совершенный человек». Барух жил как польский аристократ и даже содержал знаменитого «придворного шута» Гершеле Острополера, избавлявшего его от депрессии. Он напоминает мне некоторых индуистских гуру, обладающих флотилиями «роллс-ройсов». Более того, хасиды стали разделяться на святых «мужей формы» и простых «мужей материи», это кастовое разделение постоянно ужесточалось и сделалось неоспоримым ввиду предполагаемого божественного происхождения первых.