он бы не допустил. Он бы защитил…» Суровой мужскою рукою, потому что он от своей супруги без ума, старше ее на 11 лет, хотя и настоящий мужчина.

— А больше я не вижу в салоне настоящих мужчин! — вскрикнула Аполлониха. — Где настоящие мужчины? Как вашей слабой сестре плохо, так вы потерялись по кустам…

А троллейбус сначала шел вдоль берега, затем же поднялся высоко в гору. Природа вся находилась в состоянии полной гармонии. Осеннее солнце грело стекла. Слепила излучина реки. И тихий пароход незаметно плыл, и на островах росли деревья цвета киновари и охры. Природа находилась в гармонии. Кольца и броши опечаленной дамы сильно сияли.

— Мужчины вы, мужчины! — горько повторяла она.

Тут-то многие и покраснели для решительных действий. После чего стали хватать Андрюшу за телогрейку, желая и в троллейбусе восстановить покой, справедливость, эстетику.

— Убери руки, а то протянешь ноги! — огрызался Андрюша.

Но его все-таки выкинули. На остановке народ глядел с любопытством. Андрюша почесался спиной о бетонный столб, подумал и сообразил, что ехал он вроде не туда, куда надо, мечтая подбить деньжат. А если отправится сейчас в какую-нибудь другую сторону, то непременно там деньжат и получит. Хотя бы немного.

Он и пошел вниз под гору пешком. И вскоре обратился с мелкой просьбой о деньгах к славному человеку приятной наружности. Прося ссудить ему до лучших времен небольшую монету денег.

Однако человек ему в просимой сумме отказал. И даже грубо отказал, и даже обругал его всякими словами, после чего «бич* уныло поплелся дальше.

Но как превратны случаи судьбы! Ведь человек этот и был пропавший столь внезапно Аполлон Леопольдович! Да, это был Аполлон Леопольдович, начальник производственного отдела треста «Нефтегазоразведка»! И совершенно напрасно думать, что он не дал денег потому, что не верил в лучшие времена. Просто он как пропал. то сразу весело огляделся и нырнул в ближайшую пивную. Но там, в пивной «Белый лебедь», было ужасно много народу среди захарканных полов и неоткрытых пивных бочек. И при полном отсутствии знакомых начальник производственного отдела, прекрасный муж вышел из пивного зала во зле и печали. Почему и был строг.

Что же? Встретились, поговорили, разошлись. И ничего тут нету удивительного. Что тут удивительного? «Это жизнь. И это нужно понять и принять», — как сказал бы один из моих знакомых, с которым я недавно окончательно разругался.

Ефим Смолин

Светлое настоящее

Мы часто говорим про погибших на воине: «Они с нами, они среди нас…» Давайте представим, что было бы, если бы действительно воскрес кто-нибудь из них. Из тех, кто отдал жизнь за светлое будущее. И стало бы для него это светлое будущее светлым настоящим…

Говорят, что медикам известны такие случаи, что это какой-то летаргический сон, но, в общем, сержант Степан Гудков, контуженный и потерявший сознание в боях под Москвой осенью сорок первого года, пришел в себя сорок шесть лет спустя. Часть, конечно, ушла, решил Гудков, — интересно, за кем осталась деревня? Гудков пополз к ближайшему дому.

Из дома донеслась русская речь, и сержант сначала обрадовался, даже чуть было не вскочил, когда вдруг понял, что это радио. Степан прислушался: «Сухогруз «Петр Васев» идет на таран»… «Товарняк врезался в скорый».. «Под Арзамасом взлетел на воздух состав с взрывчаткой»…

«Немцы мозги пудрят! — догадался Гудков. — А говорят как чисто, собаки!» У них на фронте немцы тоже подтаскивали репродукторы на передовую, предлагали сдаться, трепались, что Москва взята… Ребята стреляли по репродуктору, швыряли гранаты. И сейчас сержант отцепил с пояса «лимонку», прикинул расстояние до окна, потянулся к чеке. Но передумал: «лимонка» была одна, и хотелось продать жизнь подороже — может, танк попадется или немецкий штаб.

Решив все получше разведать. Гудков стал подбираться к дому с тыла. На огороде судачили две старушки.

— И почем сейчас клубника-то на рынке идет?

— Рублев пятнадцать…

«Пятнадцать рублей! — ужаснулся, лежа в кустах, сержант. — Эх, война-война…»

— Да, — вспоминала одна, — бывало, до войны-то, клубничку с молоком…

— И-и, что вспомнила! Где оно, молочко-то? Коров-то ни у кого не осталось…

«Поотбирали скотину, сволочи!» — понял Степан.

— Ноне, говорят, опять разрешают, скотинку-то…

— Ага! Чтоб опять отнять…

— Да-а, жисть-жисть, — вздохнула одна, — мясо по карточкам…

— И сахара-то как нет, так нет. — сказала другая.

— В Москве-то, сказывают, еще чего-то есть…

«В Москве! В Москве! Значит, держится Москва! Не сдали!» — обрадовался Гудков.

— «В Москве»! — вторая старушка передразнила подругу. — Да у Федотова вон, — она махнула в сторону большого дома под железной крышей, — и без Москвы все имеется.

«С властями сотрудничает, гад! — недобро подумал Гудков. — Полицай небось или староста…»

Степан решил пробираться в Москву, но по пути посчитаться с полицаем. Пополз к федотовскому дому, схоронился в дальнем конце сада, за уборной, ожидая удобного момента.

— Хозяин! Комнату не сдадите? — донеслось от дороги. У калитки стояла женщина с маленькой девочкой.

«Беженцы», — решил Гудков.

На крыльце появился грузный мужчина.

«Ишь. ряшку наел, когда другие на фронте», — зло подумал Гудков.

— Комнату? — переспросил Федотов. — Триста рублей.

Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться, а Федотов, не дожидаясь ответа, безразлично двинулся по дорожке прямо к уборной. Похоже, Гудкову улыбнулась редкая удача.

Но он решил пока не кончать эту гниду: пусть сначала возьмет на постой несчастную мать с ребенком.

Сержант потихоньку, сзади стал просовывать в щель между досками ствол своего ППШ…

Не берусь описать чувства человека, сидящего, казалось бы, а самом безопасном, укромном месте, когда он вдруг чувствует телом прикосновение металла и в ту же минуту летом 1987 года слышит сзади вкрадчивый шепот:

— Папаша! Кто в деревне — наши или немцы?

— На… на… — попытался ответить Федотов.

— Наши? А что ж так дорого комнату сдаешь?..

Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком: «Даром! Даром отдам!..» — снова поверг ее в столбнячное состояние…

А Гудков решил в Москву идти ночью, а пока хорониться здесь, справедливо полагая, что у полицая или старосты, кем там был этот