Обстроившись пока таким образом, я подыскал в городе работу в красильне и две недели проработал там подсобным рабочим. Плата была хорошая, но работа была тяжелая, и от запаха растворителя все время кружилась голова.

Когда работа заканчивалась, я незамысловато ужинал в столовой, пил пиво, возвращался домой, играл с котом, после чего засыпал мертвецким сном. Но и спустя две недели ответа от Наоко не было.

Работая кистью, я вдруг вспомнил о Мидори. До меня дошло, что я уже три недели никак не давал ей о себе знать и даже о том, что переехал, не сообщил. Я сказал ей, что собираюсь потихоньку переезжать, она сказала «Да ну?», и этим все и закончилось.

Я зашел в будку общественного телефона и набрал номер квартиры Мидори. Кто-то, по-видимому сестра, взял трубку, и когда я назвал свое имя, ответил: «Сейчас». Но сколько я ни ждал, Мидори трубку не брала.

— Вы знаете, она очень обиженная и с вами разговаривать не хочет, — передала мне ее слова ее предположительно сестра. — Вы же Мидори не позвонили ни разу, когда переехали? Взяли, уехали, не сказав куда, и как сквозь землю провалились? Она за это на вас обиделась очень. А она если обидится, то так легко не отходит. Как животное какое-то.

— Я ей все объясню, вы не могли бы ее позвать?

— Она говорит, что не хочет никаких объяснений слушать.

— Извините, пожалуйста, а можно я вам сейчас все объясню, а вы Мидори передадите?

— Ну вот еще, — почти брезгливо сказала та, кого я принимал за сестру. — Это вы уж сами как-нибудь. Вы же мужчина? Сами за все отвечайте и сами соображайте, как все уладить.

Делать было нечего, и я извинился и повесил трубку. Я подумал, что Мидори сердится тоже не зря.

В действительности я даже совсем не вспоминал о Мидори, занятый переездом, обустройством дома и зарабатыванием денег. Я почти не вспоминал даже о Наоко, не то что о Мидори. Была у меня еще с детства такая черта. Стоило мне увлечься каким-то делом, и я переставал замечать все остальное вокруг.

Я подумал о том, как бы я себя почувствовал, если бы, наоборот, Мидори куда-то переехала, даже не сообщив куда, и целых три недели потом не давала мне о себе знать.

Несомненно я бы обиделся. И обиделся бы притом довольно сильно. Ведь хоть мы и не были любовниками, но в чем-то мы воспринимали друг друга даже ближе. Я подумал так, и мне стало больно. Было очень горько оттого, что я зря нанес обиду человеку, да еще столь для меня дорогому.

Вернувшись с работы домой, я сел за новый письменный стол и написал Мидори письмо. Я откровенно написал ей о своих мыслях. Откинув оправдания и объяснения, я извинился за бессердечность и невнимательность. Я написал, что очень хочу увидеться с Мидори, что хотел бы, чтобы она пришла взглянуть на мой новый дом, и жду от нее ответа. Затем приклеил на конверт марку срочной доставки и опустил его в почтовый ящик.

Но сколько я ни ждал, ответ не приходил.

Странное было начало у той весны. Все весенние каникулы я ждал ответа на свое письмо. Я не мог ни поехать попутешествовать, ни съездить домой, ни пойти работать. Я не знал, когда придет письмо от Наоко с просьбой, чтобы я приехал встретиться с ней.

Днем я выходил на Китидзодзи и смотрел кинопрограммы по два фильма подряд или по полдня читал книги, сидя в джаз-кафе. Я ни с кем не встречался и ни с кем не разговаривал. Раз в неделю я продолжал писать письма Наоко.

В этих письмах я ничего не писал об ответе. Мне не хотелось ее торопить. Я писал о работе в красильне, писал о котенке, о цветущих в саду персиках, о приветливой бабушке из лавки, где продавался соевый творог, и о злобной старушенции из овощной лавки, писал о том, какую пищу я готовлю себе каждый день. Но ответа все не приходило.

Когда мне надоело читать книги и слушать пластинки, я начал понемногу ухаживать за садом. Я раздобыл у хозяев большую метлу и грабли, а также лопату для мусора и садовые ножницы, повырывал сорняки и подровнял не в меру разросшиеся кусты. Стоило слегка приложить руки, и сад стал намного чище и аккуратнее.

Когда я был занят этой работой, хозяин позвал меня на чашку чая.

Я присел на веранде хозяйского дома, и мы вдвоем стали пить чай, есть рисовое печенье и разговаривать о жизни. Он сказал, что уйдя по возрасту из компании, он поработал какое-то время менеджером в страховой фирме, а спустя пару лет ушел и оттуда и теперь не занимался ничем. И дом, и земля принадлежали ему уже давно, дети все уже жили самостоятельно, так что на старости лет можно было пожить, и ничего не делая. Поэтому супруги много путешествовали.

— Хорошо вам, — сказал я.

— Да ничего хорошего, — сказал он. — Путешествуешь, путешествуешь, скукота одна. Работать куда интересней.

Он сказал, что сад запустил из-за того, что приличного садовника в округе не было, и хотя можно было потихонечку справляться своими руками, но последнее время у него обострилась аллергия, и к траве он даже подходить не мог. Я понимающе покивал.

Попив чаю, он показал мне свою кладовую и сказал, что отблагодарить ему меня нечем, но поскольку все вещи, что внутри, ему не нужны, то я что угодно могу оттуда взять и пользоваться.

В кладовой лежали куче самые разные предметы. От тазиков для ванной до детского бассейна и бейсбольной биты. Я обнаружил там старенький велосипед и небольшой обеденный столик с двумя стульями, а также зеркало и гитару и сказал, что хочу взять их на время. Он великодушно ответил мне, что я могу ими пользоваться, как мне будет угодно.

Я целый день отдирал с велосипеда ржавчину, смазал его, накачал колеса, отрегулировал передачу, сходил в велосипедную лавку и поменял трос сцепления на новый. После этого велосипед сверкал так, что его было не узнать.

Протерев обеденный столик от пыли, я заново покрыл его лаком. Струны на гитаре я все заменил на новые и склеил треснувшую фанеру. Проволочной щеткой я стер с нее ржавчину и подкрутил болт. Гитара была так себе, но не фальшивила.

Я припомнил, что гитару держал в руках впервые после старшей школы. Сидя на веранде, я попробовал медленно наиграть когда-то разученную песню группы «???» «Up on the roof». Как ни странно, аккорды в какой-то мере ожили в памяти.

Потом я сколотил из остатков досок почтовый ящик, покрасил его в красный цвет, написал свое имя и повесил у двери. Но вся почта, которая побывала там до третьего апреля, была извещением о встрече одноклассников из старшей школы, а я на подобные собрания идти не собирался, что бы ни произошло. Это был класс, где я учился с Кидзуки. Не сходя с места, я смял извещение и бросил его в урну.

Днем четвертого апреля в ящике оказалось одно письмо, но оно пришло от Рэйко. На обратной стороне конверта было написано имя Исида Рэйко. Я аккуратно разрезал конверт ножницами и стал читать письмо, сидя на веранде. С самого начала у меня было предчувствие, что вести в нем не слишком хорошие, и при прочтении так оно и оказалось.