— И сидя в классном свитере, который тебе любимая связала.

Я пораженно посмотрел на свой свитер винного цвета, в который был одет.

— А ты откуда знаешь?

— Ну какой же ты прямодушный! Трудно догадаться, что ли? — недоуменно сказала Мидори. — Но ты скажи, почему квелый такой?

— А стараюсь, вроде, веселым быть.

— А ты думай о жизни, как о корзине с печеньем.

Я слегка покачал головой и посмотрел ей в лицо.

— Я наверное, глупый слишком, но иногда, бывает, не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ну смотри, есть корзина, полная печенья, и в ней есть такое, какое тебе нравится и какое не нравится, так? Так что если сразу съесть те, которые тебе нравятся, то потом останутся только те, что ты не любишь. Когда мне тяжело, я всегда так думаю. Вот перетерплю, а потом легче будет. Жизнь, думаю, это корзина с печеньем.

— Хм, тоже своего рода жизненная философия.

— Но это правда. Я же на опыте научилась, — сказала Мидори.

Когда мы пили кофе, в ресторан вошли две девушки, по-видимому из одной группы с Мидори. Втроем с Мидори они показали друг другу открытки с расписанием лекций и некоторое время вели бессвязную беседу о том, кто как сдал в прошлом году немецкий, кого ранили в драке со студентами из политического движения, какие у кого-то красивые туфли и где она их купила. Я слушал долетающие до меня разговоры, и мне казалось, что они доносятся словно бы с другой стороны земного шара.

Я пил кофе и смотрел на картину за окном. Это была обычная картина весеннего дня в университете. Небо было в дымке, цвели ивы, по дороге шли с новыми книжками в руках студенты, в которых с первого взгляда угадвались первокурсники. Пока я смотрел на это, на меня опять напало безразличие.

Я вспомнил о Наоко, которая и в этом году не смогла вернуться в университет. на подоконнике стоял стеклянный бокал с анемонами.

После того, как девушки сказали: «Ну, пока!» и ушли обратно за свой столик, мы с Мидори вышли из ресторана и прогулялись по улице.

Мы зашли в букинистическую лавку и купили несколько книг, попили кофе в чайной, поиграли в «pin-ball» в игровом зале, потом присели на скамейке в парке и поболтали.

Говорила в основном Мидори, а лишь поддакивал в ответ. Мидори сказала, что хочет пить, и я сходил в магазин поблизости и купил две бутылки колы. Она в это время что-то сосредоточенно писала шариковой ручкой на линованной бумаге для сочинений.

— Это чего? — спросил я.

— Так, ничего, — ответила она.

В пол-четвертого она сказала:

— Пора мне, с сестрой договорились на Гиндзе встретиться.

Мы дошли пешком до станции метро и там расстались. Перед тем, как мы расстались, она сунула сложенный вчетверо лист бумаги в карман моего пальто. Она велела прочитать это дома. Я прочел его в метро.

"Ты сейчас ушел покупать колу, а я в это время пишу это письмо. Первый раз в жизни пишу письмо человеку, сидящему рядом со мной на скамейке. Но иначе нет никакой надежды, что слова, которые я хочу тебе сказать, дойдут до тебя. О чем я ни говорила, ты даже не прислушивался. Ведь так?

Понимаешь ли ты, что сегодня вел себя со мной очень скверно? Ты ведь даже не заметил, что я сменила прическу, правда? Я по чуть-чуть отращивала волосы и только-только смогла сделать себе что-то похожее на женскую прическу в эти выходные. А ты этого даже не заметил? Вышло так красиво, и я так хотела тебя удивить при встрече, а ты этого даже не заметил, разве это не чересчур с твоей стороны?

Да ты, впрочем, даже не помнишь, наверное, во что я сегодня была одета. А я ведь тоже женщина. Как бы ты глубоко ни был погружен в свои мысли, но неужели нельзя было хоть чуть-чуть обратить на меня внимание? Всего два слова: «Красивая у тебя прическа», и что бы ты потом ни делал, как бы ни был захвачен своими мыслями, я бы все тебе простила...

Поэтому я тебе сейчас соврала. Соврала, что надо ехать встречаться с сестрой. Я сегодня собиралась ехать ночевать к тебе домой, даже ночнушку с собой взяла. да, представь себе, у меня в сумке лежат ночнушка и зубная щетка.

Какая я наивная. А ты ни словом, ни намеком меня к себе не пригласил. Ну и ладно. Тебе на такую, как я, наплевать, тебе, как я вижу, хочется остаться одному, так что я позволю тебе быть наедине с собой. Думай обо всем, сколько влезет.

Но это не значит, что я за все на тебя обиделась. Просто мне одиноко. Ты так много хорошего для меня сделал, а я ничего для тебя сделать не могу. Ты всегда сидишь в своем мире, и сколько ни стучись, лишь взглянешь разок и тут же как будто опять возвращаешься к себе.

Ты сейчас возвращаешься с колой. Ты идешь, так сосредоточенно о чем-то думая, что мне захотелось, чтобы ты обо что-то споткнулся и упал, но ты не споткнулся.

Ты сейчас пьешь колу рядом со мной. Я надеялась, что ты, когда вернешься, скажешь удивленно: «О, так ты прическу сменила, что ли?», но все напрасно. А сказал бы ты так, я бы могла это письмо порвать и выбросить и сказать: «Покажи мне твой дом. Я тебе вкусный ужин приготовлю. А потом давай вместе ляжем спать»... Но ты был бесчувственным, как железная плита. Пока.

P.S. Увидишь меня в аудитории, больше со мной не заговаривай."

Сойдя на станции Китидзодзи, я попробовал дозвониться до квартиры Мидори, но трубку никто не брал. Заняться было совсем нечем, и я походил по улицам и поискал место, где мог бы работать, посещая университет.

Суббота и воскресенье у меня были целиком свободны, а в понедельник, вторник, среду и четверг я мог работать с пяти часов, и найти работу, полностью подходящую под такое мое расписание, было делом непростым. Я махнул рукой, пошел домой и по пути снова попробовал позвонить Мидори, когда покупал продукты на ужин. Трубку подняла сестра и сказала, что Мидори еще не вернулась и неизвестно, когда вернется. Я попрощался и повесил трубку.

Поужинав, я попытался написать Мидори письмо, но сколько ни переписывал заново, ничего не выходило, и я в итоге решил написать письмо Наоко.

Я написал, что наступила весна и начался новый семестр. Написал, что очень обидно, что не смог встретиться с Наоко, что хотел встретиться с Наоко и поговорить с ней каким бы то ни было образом, но я решил стать сильнее, поскольку другого пути мне выбрать больше не из чего.

«Это, правда, моя проблема, и тебе это, может быть, и не интересно, но я теперь ни с кем больше не сплю. Я не хочу терять ощущение того, как твоя рука остановилась там. Для меня это важнее, чем ты можешь себе представить. Я всегда вспоминаю об этом.»

Я вложил письмо в конверт, приклеил марку и некоторое время сидел за столом, уставившись на него. Письмо было получилось гораздо короче, чем обычно, но мне почему-то казалось, что таким образом гораздо лучше получится передать ей мои мысли. Я налил в стакан виски сантиметра на три, выпил его в два глотка и лег в постель.