– Нет! – строптиво, уже с воинственностью в голосе воскликнул Уоллес. Он кивнул в сторону Блюма: – Пусть подношение сделает он. Если виски принадлежит Соломону, а он – его человек, то это должно быть из Соломоновой доли, понятно?

– Хватит, Эрл, – просительно поглядел на него Тенделл.

– Нет уж! Если он не заплатит, тогда уматывайте все к чертовой матери из моего дома и с моей земли. Машины без оплаты оставаться здесь не могут.

– Что за глупые шутки! – развел руками Блюм.

– Никакие не шутки, – произнес Уоллес непререкаемым тоном. – Выбор за тобой. Заплати лесу, или скатертью дорога.

Блюм, изумленно покачивая головой, встал со стула и начал застегивать пальто. Внезапно его правая рука тяжело саданула старика в живот. Никто и вскинуться не успел, как Блюм вторым ударом в голову сшиб его на пол и стал пинать лежачего. Тендел опомнился и отпихнул Блюма. Тот запнулся об стул, но устоял. Он собирался накинуться на Тенделла, но проснувшийся от шума Райбер преградил ему дорогу.

Тенделл встревожено оглядывал Уоллеса.

– Эрл, ты в порядке?

У того ртом шла кровь, но он был в сознании.

– Эрл, как ты?

Уоллес промычал что-то невнятное. Тенделл собрался было укорить Блюма и вдруг увидел в его руке «кольт». Стылые глаза-оловяшки горели яростью. Райбер оказался безоружен и вскинул руки, поглядывая на Тенделла: мол, что будем делать?

– Вы знаете, кто я? – возгласил Блюм. – Я – Мордухай Блюм, человек Царя Соломона. Когда говорю я, говорит он. Когда вы поднимаете на меня руку, вы поднимаете ее на Царя. Усекли?

– Какого… – начал Конлон.

И он успел продвинуться к своему пальто, под которым лежал обрез. Тенделл качнул головой, и Конлон замер.

– Заткнись, – буркнул, не оборачиваясь, Блюм. – А то и тебя припечатаю.

– Вы че, драку затеяли из-за пузыря? – моргая захмелевшими глазами, подал голос Маркс.

– Нет, – отрезал Блюм. – Дело в принципе. Выпивка целиком принадлежит Царю Соломону. И она остается в амбаре – ни одной бутылки не будет тронуто до самой разгрузки в Бостоне.

Уоллес опять что-то промычал. Веки его затрепетали.

– Надо усадить его на стул, – сказал Тенделл Марксу. – Надо за ним присмотреть, чтобы он был в тепле. У него, возможно, сотрясение или еще что-нибудь. А ты, – покосился он на Блюма, – убери пушку. Не балуйся. Бог ты мой, это ж всего-навсего старик!

Маркс помог Тенделлу поднять Уоллеса. Вдвоем они усадили хозяина дома на стул и укутали его по плечи в одеяло. Конлон нашел чистое полотенце, смочил его и вытер Уоллесу кровь. У Уоллеса оказалась разбита верхняя губа, и один зуб рассек десну. Зуб нашелся на полу, Тенделл бросил его в огонь. Конлон, Райбер и Маркс сгрудились в углу, мрачно уставившись на Блюма. При благоприятной возможности они бы костей ему наломали.

Блюм опустил свой «кольт».

– Что сделано, то сделано, – с грустью констатировал Тенделл. – Вы трое, отправляйтесь спать. Блюм, последний раз говорю: убери пушку. Ты видел, чтобы кто-нибудь из моих парней ею размахивал?

Блюм уже остыл, гнев из него выветрился. «Кольт» он сунул в кобуру под мышкой и сел на стул возле Уоллеса.

– Я не хотел его сильно бить, – признался он. – Но выпивка принадлежит Царю.

– В следующий раз, как взъерепенишься, сделай глубокий вдох и уходи.

Блюм правой рукой отер рот, оставив у себя на лице мазок крови Уоллеса.

– А что он нес насчет леса? – спросил он.

– Ничего.

– Нет, расскажи.

– Есть одно поверье у контрабандистов, – промолвил Тенделл. – В полнолуние нужно оставлять бутылку остропятам.

– Каким еще астро-пятам?

– А какая тебе разница?

– Любопытно же.

– Ничего себе! Вали отсюда. Ложись лучше спать.

Тенделл зашел в спальню Уоллеса: разжился несколькими разномастными подушками и запасными одеялами. Их он роздал своим, небольшую подушку оставив себе. Устроился на медвежьей шкуре и накрылся пальто. Блюм подливал себе кофе. Тенделл задремал.

Суеверным он не был, да и набожностью не отличался, но понимал значение терпимости к убеждениям других, особенно когда эти люди оказывают тебе услугу, пускай даже ценой ящика спиртного. Он знал, что у тех, кто живет и трудится в здешних лесах, есть своя мифология. Например, они не трогают серых соек, поскольку считают, что в них переселяются души почивших лесорубов, а белые совы здесь считаются предвестниками злого рока, причем убеждение сильно настолько, что некоторые лесники избегают мест, где эти хищные птицы обитают. Пересекался Тенделл и с людьми, которые клялись, что мельком видели индейского злого духа Вендиго, хотя такие истории вызывали темную рефлексию насчет каннибализма, а потому в них не столько верилось, сколько терпелось. Остропяты были для Тенделла тоже не новы.

Люди из числа его знакомых порой откровенничали, что их отцы и деды издавна их почитали, раз в месяц оставляя за порогом кувшинчики самогона, дабы остропяты не беспокоили их винокурни. За истекший век в здешних лесах иногда находили мертвецов без скальпов, а то и вовсе расчлененных – вину сваливали на лихих людей, но позднее тайком приписывали ее как раз остропятам. Воочию их никто не видел, а потому сложно было и описать, но Тенделл знал в Мэне нескольких самогонщиков, которым можно было верить. И они-то божились, что оставляли свои кувшинчики, а назавтра находили их пустыми или не находили вовсе, а рядом петляли странные следы – узкие, чуть ли не скелетные, шестипалые (кто-то еще добавлял, что в области пятки там имелся выступ вроде шипа).

Внезапно Тенделл широко распахнул глаза. Блюм по-прежнему грелся у огня, прихлебывая из кружки кофе. Рядом с ним постанывал во сне Уоллес. Старик будет жить, но теперь им путь сюда заказан, сколько спиртного ни предложи.

Морда-Блюм обгадил им делянку.

Тенделл закрыл глаза и попытался заснуть.

* * *

Проснулся он от сдавленного стона. Возле очага стоял Блюм, хватаясь за брюхо. Тенделл едва сдержал злорадную улыбку. Человек, непривычный есть лесную живность, определенно рискует. С Блюмом, похоже, был тот самый случай. Слышно было, как посланец Царя звучно пукнул и вполголоса выругался.

Остальные храпели без задних ног.

Тенделл приподнялся на локте.

– Эй! – тихо окликнул он Блюма. – Иди-ка ты лучше на двор, а то нас сейчас загазуешь.

– Вот ведь паршивая тушенка, – прошипел Блюм. – У меня все нутро от нее дыбом. Прямо разрывает.

– Не привык ты к простой здоровой пище, – пробормотла Тенделл сквозь зевок. Взгляд его упал на окно. – Точно сказать не берусь, но, по-моему, снег перестал. Чудно.

Блюм успел снять ботинки. Теперь он, нагнувшись, кое-как их натянул, запахнулся в пальто и посеменил к двери. На пороге он замешкался.