Огорченная кормилица виновато показывала нам, как она надавливает грудь, пытаясь направить струю молока прямо в горло мальчика. Но он только захлебывался, кашлял, плакал. Молоко выливалось у него изо рта, текло по щекам вперемешку с пузырями.

Мы пытались кормить его жидкими кашами — не помогало. Я подсовывала ему свою грудь — он только терзал мой сосок беззубым ртом. Эльпидия говорила, что она слышала об одном хирурге в далекой Антиохии, который научился сшивать раздвоенные губки у детей. Но никто из местных врачей не соглашался совершить подобную операцию — да еще над ребенком королевской крови.

Я с завистью, почти со злобой смотрела на его молочную сестру, чмокающую у материнской груди, на ласточку, влетавшую с червячком в клюве в свое гнездо под крышей, на рыбок в бассейне, ловивших брошенные им крошки. Почему? Почему простейшее умение глотать, дарованное всему живому, было отнято у моего мальчика с первых же дней? За что?

В шепоте служанок за моей спиной начали мелькать слова «грех», «кара», «согрешила». Может быть, и правда мы с Атаулфом забылись и зачали ребенка в воскресенье? Или в другой святой день? Девять месяцев назад мой муж только-только начал ходить после раны, полученной под Марселем. Силы быстро возвращались к нему. И страсть бросала нас друг к другу неудержимо. Могли и забыться.

Епископ Сигезариус приходил ко мне утешать и вместе молиться.

— Помните то место в Евангелии от Иоанна, где Иисус встречает слепорожденного? Ученики спросили его: «Учитель, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» И что отвечает Христос? «Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии». Не нашему слабому уму постигнуть дела Божии. Но из этих слов Христа ясно, что не всякое страдание посылается человеку за грехи его. Взять хотя бы историю Иова…

О да, книгу Иова я не выпускала из рук в те горестные дни.

«Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева? — восклицает страдалец Иов, пораженный проказой. — Зачем приняли меня колена? Зачем было мне сосать сосцы? Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно…»

Кто знает? Быть может, моего мальчика тоже ждала страшная судьба? Может, не давая ему сосать сосцы, Господь спасает его от поджидавших страданий?

А ведь я воображала себя искушенной в науке страдания. После того, что мне довелось пережить в осажденном Риме, после того, как я была завалена ранеными и умирающими близ Равенны, могло ли что-то ужаснуть меня?

«Когда я чаял добра, пришло зло, когда ожидал света, пришла тьма…»

Маленький Феодосий умер, не прожив и двух месяцев. Я не погибла в Риме, когда кругом нечего было есть, а он умер от голода рядом с сосцами, полными молока.

«Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, и счастье мое унеслось, как облако. Дни скорби объяли меня…»

И самое страшное: я предчувствовала, что смерть ребенка — не конец моим страданиям.

«Он губит и непорочного, и виновного. Если этого поражает Он бичом вдруг, то пытке невинных посмеивается».

В своем горе я едва замечала окружающее, едва узнавала людей, пытавшихся утешать меня. Но наболевшее сердце слышало толчки скрытой вражды кругом, слышало накипавшую злобу. И утром рокового дня душевная боль стала такой нестерпимой, что меня вырвало прямо на постельное покрывало.

Встревоженный Атаулф послал за врачом, сам оставался у моей постели больше часа. Он пытался отвлечь меня, фантазировал вслух о наших будущих детях. Пусть даже сначала родится девочка — он не против. Назовем ее в честь моей бабки, императрицы Жюстины. Тем более что она тоже исповедовала арианскую веру. А если сын — пусть носит имя Стилихона. Потомок варваров, но верный защитник Рима. Тысячи смелых сердец до сих пор вспоминают это имя с благодарностью.

Он ушел, когда я забылась. Потом мне рассказывали, что в тот день пригнали табун отборных испанских коней. Купцы просили, чтобы Атаулф выбрал себе лучшего скакуна в подарок. Он двигался в полумраке конюшен от стойла к стойлу, переговаривался с офицерами свиты, шутил.

Убийца притаился под брюхом одного из коней.

Он дождался, когда Атаулф подошел вплотную, и тогда нанес удар снизу.

Никто не успел стать между ними.

Телохранители даже не сразу поняли, почему их король схватился за живот и уперся лбом в конский круп.

Только когда убийца вылез из своей засады и попытался улизнуть в суматохе, его схватили и повалили на землю. Но было уже поздно. В бессильной ярости телохранители тут же изрубили нападавшего, вместо того чтобы допросить и пыткой вырвать имена подославших его.

Раненого Атаулфа отнесли наверх и положили на кровать рядом со мной. Я вспомнила, что мы уже лежали так, рядом, перепачканные его кровью, — под Равенной, пять лет назад.

Королевский врач хлопотал с бинтами и мазями, пытаясь унять кровотечение.

Но я сердцем знала, что надежды нет.

«Погибни день, в который сказано было „зачался человек!“ День тот да будет тьмою… И да не воссияет над ним свет! Ночь та, — да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев!.. Да померкнут звезды рассвета ее: пусть ждет она света, и он не приходит, и да не увидит она ресниц денницы…»

Атаулф пытался что-то сказать мне, но стоны рвали его слова на части. Я слышала только: «Брат… брат спасет… не бойся… сохранит…»

Мне было горько, что в последние минуты жизни он — такой гордый — был так унижен болью. Я держала его лицо в своих ладонях, заслоняла его от приближенных, толпившихся вокруг. Один из них, по имени Валия, оторвал меня, склонился над умирающим и прокричал:

— Наследник!.. назови наследника!..

Но мой несчастный муж мог только прохрипеть что-то невнятное. Глаза его потухли и закатились. Душа воина так много раз чувствовала близкое дыхание смерти, что была готова. Она рассталась с телом легко, не дожидаясь последних ударов сердца.

Я не запомнила похорон, не запомнила отпевания в церкви, не запомнила выборов нового короля. Помню только ночь, когда одноглазый Галиндо прокрался в мою спальню и уговаривал немедленно бежать. Он что-то говорил о смуте в войске, о заговорщиках, о борьбе за королевский титул, о кознях Синегерика. Но я была в каком-то чаду. Мне казалось, что я все знаю лучше и раньше него. Какая разница, как зовут врагов Атаулфа и его брата, сколько их, что они замышляют? Важно лишь то, что должно исполниться пророчество Даниила и от этой судьбы нам не уйти. «Дочь южного царя не удержит силы в руках своих, не устоит и род ее, но преданы будут как она, так и сопровождавшие ее и рожденный ею и помогавшие ей в те времена».

И когда утром они ворвались в мою спальню, когда выбросили полуголую из постели и за волосы поволокли по лестнице, я испытала чуть ли не облегчение. Наконец-то боль телесная слилась с мукой сердечной и даже пересилила ее.