— Уже? — Хорхе посмотрел на него с любопытством.

— Да. Нужно повидать кое-кого, кто знает подноготную наших династических семей, в том числе и этой. Может, что-нибудь мне присоветует.

Само ее имя было легендарным. В свое время она считалась известнейшим криминальным репортером страны. Ее слава распространялась далеко за пределы Флориды и столицы штата Майами, где она, по большей части, черпала информацию для своих репортажей. Она была ходячей энциклопедией фактов и имен — не только в преступном мире, но и в политике, бизнесе, богеме, что неудивительно, если учесть, насколько часто нити преступлений вели именно в эти социальные слои. Ныне она почти отошла от дел. “Почти” в данном случае означало, что если ее вдруг обуревало желание поработать, она писала книгу, за которой издатели заранее выстраивались в очередь, а публика расхватывала в считанные дни, хотя в последнее время писательством она занималась все реже, предпочитая просто сидеть в окружении своих воспоминаний и собак — трех китайских мопсов Эйбла, Бейкера и Чарли. Но ни острота интеллекта, ни память не изменили ей.

Звали ее Бет Эмбри, и хотя возраст свой она скрывала так тщательно, что он не был указан даже в самом подробном справочнике “Кто есть кто в Америке”, ей перевалило за семьдесят. Жила она в высотном жилом комплексе Оукмонт-Тауэр в Майами-Бич в квартире с видом на океан. Малколм Эйнсли был одним из ее многочисленных друзей.

Он позвонил ей из дома Даваналей и попросил о встрече.

— Знаю, знаю, зачем я тебе понадобилась, — приветствовала она его с порога. — В новостях показали, как ты въезжал к Даваналям и, как обычно, сцепился с репортерами.

— С тобой я никогда не ссорился, — напомнил он.

— Это потому, что ты меня побаивался.

— Я до сих пор тебя боюсь.

Оба рассмеялись. Эйнсли приложился к ее щеке Эйбл, Бейкер и Чарли подпрыгивали вокруг них и заходились лаем.

Хотя Бет Эмбри никогда не была красива в общепринятом смысле, живая естественность каждого ее движения и неподражаемая мимика делали ее привлекательнее иных красавиц. Высокорослая и худая, она держала спортивную форму несмотря на возраст, а в одежде отдавала предпочтение джинсам и ярким рубашкам из хлопка — в этот день на ней была ковбойка в желто-белую клетку.

Они познакомились десять лет назад, когда пожилая газетчица стала навязчиво появляться везде, где следствие вел Эйнсли, и настаивать на личной встрече с ним. Поначалу это безумно его раздражало, но потом он обнаружил, что беседы с ней дают ему не меньше новых идей и информации, чем он мог дать ей. Научившись ей доверять, Эйнсли стал подкидывать Бет сенсационные сюжеты, убедившись, что она отлично маскирует свои источники. Ему случалось не единожды обращаться к ней за помощью и советом, так было и в этот раз.

— Подожди секундочку, — сказала она, сгребла своих собачонок в охапку и отнесла в соседнюю комнату. Вернувшись, спросила:

— Слышала я, ты был при казни Элроя Дойла? Что, захотелось увидеть торжество справедливости?

— Я был там не по своей воле, — покачал головой Эйнсли. — Дойл захотел поговорить со мной. Ее брови взлетели высоко:

— Предсмертное признание? Тянет на недурной очерк.

— Вполне возможно, но только не сейчас.

— Я все еще пописываю. Обещаешь отдать мне этот материал?

Эйнсли раздумывал, но не долго.

— О'кей, если буду вести это дело и дальше, постараюсь, чтобы ты первая узнала подробности. Но пока никому ни слова.

— Само собой! Разве я подводила тебя когда-нибудь?

— Нет, — признал он, хотя с Бет Эмбри нужно всегда оставлять за собой свободу маневра.

Разговор о Дойле напомнил Эйнсли, что Руби Боуи уже должна была начать свое расследование. Он надеялся как можно быстрее раскрыть свалившееся на него новое преступление.

— Ну что, поговорим о Даваналях не для печати? — спросил он Бет.

— Поговорим, но только тогда уж и не для протокола, — кивнула она. — Пишу я сейчас редко — нахальная молодежь потеснила старушку, но за историю с Даваналем могу и побороться.

— Я был уверен, что ты о них знаешь немало. Не волнуйся, твое имя ни в каких протоколах фигурировать не будет.

— Даванали — это наша история. А судьба Байрона Мэддокс-Даваналя, как они заставили его именоваться, сложилась весьма печально. Я нисколько не удивлена, что его убили, но еще меньше удивилась бы, узнав, что он сам наложил на себя руки. Кстати, у тебя есть подозреваемые?

— Пока нет. На первый взгляд, убийца проник в дом извне. Но объясни же мне, чем судьба Байрона была так уж печальна?

— Ему на собственной шкуре довелось познать ту истину, что не хлебом единым жив человек, даже если это не простой хлеб, а бутерброд с толстым слоем масла, — Бет хихикнула. — Узнаешь, откуда я это цитирую?

— Конечно. А сама-то ты знаешь, что цитируешь из разных источников? Начало из Второзакония, а конец из Матфея и Луки.

— Ну, ты даешь! Все-таки семинария — это как пожизненное клеймо, а? Не хочешь снова влезть в сутану? Она будет тебе к лицу. — Прилежная прихожанка. Бет никогда не упускала случая пройтись по поводу прошлого Эйнсли.

— Издевайся… Тебе я всегда подставлю другую щеку. Это, между прочим, тоже из Матфея и Луки. А теперь расскажи мне о Байроне.

— Так и быть. Сначала он стал для семьи символом надежды на продолжение славных традиций Даваналей в новом поколении, потому они и принудили его после женитьбы на Фелиции взять двойную фамилию. Она — единственный отпрыск Даваналей, и если у нее не будет детей, что теперь вполне может случиться, их род прервется. Судя по тому, сколько спермы разбазарил Байрон по всему Майами, Фелиции тоже ее перепало немало, но только что-то без толку.

— Я слышал, что и в семейном бизнесе он не преуспел.

— Не то слово! Это была просто катастрофа. Наверняка тебе об этом рассказала сама Фелиция, как и про отступные, которые они ему платили, чтобы он только не лез больше в дела фирмы, так?

— Угадала.

— Было нетрудно. Фелиция всем плачется. Она до такой степени презирала его, что он должен был чувствовать себя последним ничтожеством.

— Как ты думаешь, Фелиция могла убить мужа?

— А ты сам как считаешь?

— По-моему, нет.

Бет решительно помотала головой.

— Верно, она не стала бы его убивать. Во-первых, Фелиция слишком умна, чтобы сотворить такую колоссальную глупость. Во-вторых, Байрон был ей нужен.

Эйнсли припомнились слова Фелиции о том, что такая жизнь вполне устраивала их обоих, а ей давала в некотором смысле больше свободы.

Нетрудно было догадаться, что это за “свобода”.

Бет посмотрела на него испытующе: