Барон замолчал. Всего на мгновение. Чтобы стиснуть в больших ладонях мои, сделавшиеся вдруг чужими, руки.

— Ты больше ничего не хочешь знать, Верочка?

Я молчала. И взгляд мой тоже молчал.

— Я мечтал никогда не сказать тебе этого. Только твое неведение могло служить залогом моего счастья. Со всеми ними я сумел до конца оставаться человеком, тем и горше для меня был итог. Но прошлая ночь все перевернула. Мой последний шанс получить тебя — сказать всю правду до конца. Ты готова меня выслушать?

Я ни к чему не была готова.

— Если только это не займет много времени. Вам необходимо лечь спать.

Я молчала. Говорил кто-то другой, поселившийся без разрешения в моем теле. И это ему, этим странным словам, так тепло улыбался барон.

— Я ведь почти все уже рассказал тебе, Верочка. Остается только переставить нас с братом местами.

Я не мигая смотрела в горящие глаза того, кто назвался Петером.

— У меня ничего не сходится, — честно призналась я. — Петер был гордостью семьи, любимцем матери, женихом Александры и погиб на войне. Выходит, это был Милан?

— Нет, — губы говорящего искривились в злобной усмешке. — Это был я. С одной лишь разницей, что я не погиб, а пропал без вести. Для семьи под именем Милана. Помнишь же, что я взял на себя вину за его выстрел. А остальное… Да, я чуть приврал. Мы стрелялись накануне войны. Мы не знали о ней еще целую неделю и пытались построить дальнейшую жизнь с новой ложью. Мы уже договорились о тайном венчании, когда нас с братом призвали в строй, и я сказал Александре, что не имею права оставлять ее вдовой. Нам с Миланом только что исполнилось восемнадцать, но мы все равно не верили, что вернемся живыми. Александра осталась ухаживать за нашей больной матерью. Руку удалось сохранить, но пользоваться ей мать больше не могла. Брат действительно через год перешел на сторону русских, а я попал к вашим в полевой госпиталь живым трупом. Домой сообщили, что я пропал без вести, а лучше бы сказали, что погиб. Я хотел, чтобы так считали моя мать и моя невеста. Показаться с подобным лицом Александре я не мог, и был бы действительно счастлив, если бы та стала женой Милана, но Александра предпочла уехать. Даже если бы я захотел отыскать ее за океаном, мои поиски не увенчались бы успехом, но я не хотел. Я надеюсь, что она вышла замуж и была счастлива, храня мой прежний образ где-нибудь на самом дне ее святого сердца. А меня ждала жизнь изгоя…

— Почему? — прервала я нескончаемый поток речи барона Сметаны.

— Почему? — Снова эта жуткая ухмылка. — Да потому что я жалел мать. Она поплакала по своему Милану, но рядом остался ее якобы любимый Петер. Он женился, родил сына, все было хорошо… Какое-то время я радовался их счастью. У меня тоже было все хорошо. Я устроился смотрителем в публичный дом. Мое чудовищное лицо должно было пугать посетителей. Война меня закалила, и я мог легко скрутить что пьяного, что трезвого. Хотя прибегать к силе требовалось редко. Хозяйка была еще той стервой и слишком многое позволяла клиентам за хорошую плату. Ее девицы были смертницами. Одну из них я тайно любил. Она смутно напоминала мне Александру. Найдя ее как-то утром наглотавшуюся мышьяку, я не смог отпустить ее из памяти насовсем и снял с нее первую маску, отрезал бедной волосы и создал куклу. Хозяйка простила мне такую прихоть. Теперь у меня была моя Александра, и я сшил кукле свадебное платье.

Голос барона не менялся. Он будто читал набившую оскомину лекцию, хотя я на сто процентов была уверена, что являюсь его первой слушательницей. А если и не первой, то те девочки давно сгнили в могиле.

— Вторую задушили по пьяни два приятеля. Она обожала автомобили и всегда подвязывала шляпку шарфом. С нее я сделал вторую куклу. Шить было привычно. Я чинил девочкам одежду. За то меня иногда одаривали лаской. Но любила меня только Жизель и, поверь, не знаю за что… После десяти лет в притоне я не мог уже ничего чувствовать. Но вот ее убил уже я. В свой день рождения. Это был единственный день в году, когда я позволял себе с дозволения хозяйки напиться до потери сознания. Я толкнул девочку, гоня прочь. Слишком сильно толкнул. Это был несчастный случай. Его замяли. Я же долго плакал над третьей куклой. А потом узнал, что мать тяжело заболела и понял, что не смогу отпустить ее в другой мир, не повидавши. Только своим появлением, как и своим признанием, я ускорил ее уход. Не знаю, как она поняла, что я ее любимый Петер, не знаю. Последними ее словами стали такие: чтобы за все ее страдания я, кровопийца, век не находил себе покоя.

Барон замолчал и потер мне плечи, точно вытирал об меня влажные ладони.

— Сразу после похорон я ушел, хотя брат просил остаться, но я сказал, что привык жить самостоятельно. Я не сказал, где и как. И Милан, насколько мне известно, не предпринимал никаких попыток разыскать меня. К счастью, мы больше не виделись. Во мне что-то поменялось. Сначала я не обращал на это внимания, списывая подвешенное состояние на отголоски с фронта и тоску по матери, а потом… Потом я вдруг стал есть мясо недожаренным. И не только диета поменялась, я часто начал ловить себя на мысли, что мне хочется не приласкать девочек, а причинить им боль. На прокусанные губы они не обращали внимания. Это было привычно. Я пошел дальше — прикусил одной из них язык. Сначала мне довольно было почувствовать одну каплю крови, чтобы успокоиться. Но это продлилось недолго. Когда я в очередной раз выгнал разбушевавшегося самца, то вместо того, чтобы подать девице платок, припал к ее разбитому носу губами. Человеческая кровь имела совсем другой вкус, чем коровья или свиная, которую я тайком таскал с кухни. Но не это было самое страшное. Ужасно было то, что мне нравилось видеть в глазах этих девиц ужас. А добиться этого от тех, кто привык к жестокости со стороны мужчин, довольно сложно. Я боялся вместе с ними. Еще десять лет я продержался в заведении, а потом началась новая война. В меня стреляли, но я выжил, хотя по всем человеческим законам должен был умереть. Недостатка в крови тогда не было. Я жевал бинты. Следующее смертельное ранение тоже не принесло мне смерти. Постепенно я понял, что не безумен. Вернее, безумен, но не только. Меня будто заморозили. Я перестал стареть. Закончилась война, и я вернулся к старой хозяйке и ее девицам. Она сберегла трех моих кукол, и я обнимал их, как другие выжившие обнимали своих любимых. При новом режиме работать стало сложнее, но клиентов не уменьшилось. Я сдерживался так долго, как только мог, а потом выбирал самую обреченную из девиц и утолял жажду крови, становясь на время нормальным человеком. На время, Вера. Мое проклятье прогрессировало. Я делал новых кукол и складывал их в сундук, ключ от которого носил на шее, точно нательный крест. На десятой я остановился. Хочешь знать как? Или скорее, почему?

Я кивнула.

— Тогда позволь мне прилечь. И сядь у меня в ногах. Пожалуйста.

Я вскочила. Мы сделали это одновременно. Теперь я смотрела вверх, а он вниз. На мои губы. Только бы не поцеловал. Его рука уже запуталась в моих волосах, но… Барон только отстранил меня от дивана, чтобы лечь самому. Я машинально стянула куртку и укрыла ей барона.