нам сообщал это каждый час, ровно, каждый час ровно мы включали на несколько секунд рацию и получали сообщение, подбадривали его и спрашивали, не видит ли он четников, чтобы мы могли спокойно к нему наверх пробираться, и вот представьте себе, мы включаем рацию, а там, вместо голоса нашего брата, мы слышим итальянцев, они кричат, они подбадривают своих биатлонисток, сообщают им время, кричат: dai, dai, dai, piu veloce, piu veloce, аnсоrа,[76] ну все как в порно, только это был то ли кубок мира, то ли Олимпийские игры, не знаю, не следил, не до того было, в общем, у них на том берегу Адриатики идут гонки, лыжи, стрельба по мишеням, черт возьми!., они с нами на той же волне, и мы их слышим, а нашего брата нет… вот когда я понял, что такое война, и что такое мир: когда услышал голоса итальянцев с того берега… даже не тогда, когда снял первого часового, я просто замахнулся, а он в это время оглянулся на меня и упал в обморок, просто упал… а может, сердце встало, я не проверял… О’кей, пиццу поставил, пусть стоит, я сейчас, — сказал он и вышел, и больше не вернулся, я его больше никогда не видел, он просто исчез! Мы поели его пиццу, оставили ему половину, но он так и не появился, мы поехали на Нёрребро. Зажигалка, ложка, лимон… За хорватом исчез Кощей, я не сразу это понял… проверил карман — билета нет… Я до сих пор не знаю, кто из них его взял, и мне все равно… Хорват хотел ехать на Юлландский фестиваль, он мог его позаимствовать просто из любви к рок-н-роллу — and it’s fine by me, man! No hard feelings at all![77] Кощей рвался на Юлланд ради дела, там крупная работа, не мелочь всякая, он говорил о связях с юлландской мафией. На это мне было глубоко насрать! На его работу, на его связи. На него самого! Я сидел и желал, чтоб билет был в руках Петара, я ему желал этого. Хорошего фестиваля, мэн! Enjoy![78] Но и Кощея тоже видеть не горел желанием, его высокомерную рожу. Приедет и будет учить меня жить. Поэтому я был не против, если бы его позаимствовал и питерский вор. Укатил бы он на Юлланд и — чтоб ему там понравилось, да так, чтобы он там остался!..

Мы бездействовали три дня, ждали возвращения Кости, но он так и не появился, вместо него пришел Каха и сказал: «Да он в Голландию ушел, бичо! Не надо его ждать, давай вместе ширнемся!»

И мы поехали на Нёрребро…

* * *

Я больше не чувствовал кайфа. Я перестал ловить приход. Остался один облом. Мы ругались с Махди, кричали на него, обвиняли его в том, что товар стал хуже. Особенно давался Ханни-Манни, иранец понимал хинди. Махди говорил, что товар ни при чем: у вас растет доза, вы потеряли контроль, надо делать паузу! попробуйте курить его! старый нарик знает, что говорит!

Его мальчик на побегушках, Хамид, кивал, да-да, лучше курить… Хамиду было лет тридцать, но Махди с ним обращался, как с мальчиком, Махди все время валялся на огромном матраце, посреди своей жалкой комнатенки, где места хватало только на то, чтобы войти, сесть перед ним на низкие пуфики, разложить на подносе, который подносил Хамид, краденое, и ждать, когда Махди оценит его, Хамид суетился вокруг хозяина, за свою работу и преданное служение Хамид получал немного героина и коврик, маленький клочок ковра, метр на метр, не больше, свернувшись на этом кусочке Востока, Хамид разогревал героин на фольге, красная струйка текла вниз, он наклонял фольгу — кровавая струйка бежала вверх, стеклянная трубочка Хамида всасывала тонкий белесый дымок, — для такой простой процедуры много места и не надо, дело нехитрое, он помещался, гибкий малый, повидавший виды молодой человек, бежал с улиц Тегерана, был дилером в Италии, если не врал, воспевал красоту итальянок: длинные ноги, черные волосы, зеленые глаза!.. жил в Амстердаме: пять грамм кокса можно легально с собой носить — его это восхищало: целых пять грамм в кармане носить можно!., теперь он толкал дурь на вокзале и в лагере, на Istedgade его часто били, там не любили чужаков, Хамид был изгоем, только Махди мог приютить несчастного, он его впускал к себе на матрац, он ласкал волосы Хамида, заставлял его нырять под одеяло, сделал дело — гуляй смело, марш на свой коврик, позабавь себя щепоткой героина, но не залеживайся там, отправляйся на работу — толкать товар!

Мы встретили Магнуса и Лине на Istedgade, типичные обитатели сквотов Vesterbro,[79] Лине едва держалась на ногах, у нее было истощение и очень высокая доза — мы пытаемся помочь ей слезть, сказал Магнус и подмигнул ей, правда, детка?.. Лине слабо улыбнулась, она была не здесь, ее почти не было… Магнус шустрил на старом Saab’e, он скупал краденое и толкал колеса, кокс, экстази, у него была хата в старом обшарпанном доме, мотор его машины ревел, как трактор, и еще у Магнуса был брат, Мортен, он умирал от СПИДа в душевой комнате, на резиновом матрасе, так удобней за ним ухаживать, сказал Магнус… Мортен лежал возле самого нужника, прямо под душем, он был в отключке, совершенно голый, весь в экскрементах и рвотных выделениях… Магнус взял душ и помыл брата… Мортен мычал… Лине неловко вытирала рвоту… рулон выпал из рук и покатился… она тихо ругнулась… Да ладно, Лине, скрипнул Магнус, брось… она подняла бумагу… Детка, оставь его, он же овощ, не надо… ее, кажется, прибило, она не слышала Магнуса, ползала по полу, убирала, как одержимая… квартирка в Вестербро — это была круть, если бы на ней не висел огромный долг, Магнусу предстояло съезжать, он не мог выплачивать кредит… его и посадить могли за то, что он тут натворил… квартира была в ужасном состоянии… обнюхавшись, он ходил по пустым комнатам, как по камере, и горько жалел, что ему приходится расставаться с такими хоромами, да еще в таком стратегическом месте, Вестербро!.. Вестербро!.. ах!., судя по фотокарточкам на стенах, здесь когда-то зажигали: буйство, эйфория, экстаз… видимо, праздник вышел из-под контроля… голые стены и три большие коробки — вот и все, что осталось от мебели, зато в коробках было самое главное: шала, таблетки, метадон… пожитки наркомана с Вестербро!

— Эй! — Ханни теряет сознание, я хлешу его