– Да, на свежую голову будем говорить завтра.

На следующий день, собрав у себя шведских начальников и предводителей прибывших недавно русских отрядов, Скопин расстелил чертеж северной части Московского царства.

– Позвольте мне начать, – проговорил Скопин, вглядываясь в карту, – потом скажете, если пожелаете, ваше мнение.

Он обстоятельно пояснил – кому и с кем каждому водителю союзного войска придется сразиться. Генералу Эверту Горну, возглавившему шведский отряд тяжеловооруженных всадников и несколько команд пехоты, а также Федору Чулкову с войском стремянных стрельцов и пеших ратников-новгородцев. Надо было догнать полковника Кернозицкого. Отряды Кернозицкого состояли из польских гусар и запорожских черкасов, не считая русских воров всевозможного звания. Их следовало разгромить и гнать, освобождая присягнувшие самозванцу города. Да не забывать при этом требовать присяги законному царю.

Еще на военном совете Скопин сказал воеводе Федору Чулкову:

– Придется тебе, Федор, остаться с частью отряда за городского воеводу. После чего вы идите, господин Горн, на Торжок, Порхов, Орешек-Нотебург. Воевода Салтыков из последнего бежал в Тушино, к вору, и лижет там пятки полякам. А Чулков должен, выезжая стремительно из Торопца, пресечь приток разбойных шляхтичей в лагерь Тушинского вора. Виновных в таком преступном намерении брать в полон, сопротивляющихся рубить на месте. К тому же ты должен помочь окрестным крестьянам уничтожать отряды фуражиров-грабителей. Вот такие мои вам пожелания, господин генерал Горн и господин воевода Чулков.

Горн и Чулков тотчас выступили и догнали довольно многолюдное воинство Кернозицкого. От неожиданности и удивления, увидев среди русских бехтерцев, кольчуг и тегилеев[102] зерцала шведских панцирей, их тяжелые каски и граненые эспадроны, услыша слаженные ружейные залпы, всадники Кернозицкого дрогнули.

После коротких кровопролитных боев они начали отступать, а затем ударились в бегство. Союзные войска выгнали оккупантов из Старой Руссы, разбили при селе Каменках и взяли Торопец. Поскольку Торопец стоял на пути из Польши в Москву, здесь мало было заставить присягать царю Василию.

Князь Мещерский с большим отрядом московских ратников был направлен на Псков. «В городе власть захватили главари черни, которые грабят торговые склады, бесчинствуют, пьянствуют и сразу присягнули Вору, – говорил перед походом Скопин. – Вятшие недовольны. Вам бы заранее связаться с самыми почтенными горожанами и согласовать бы с ними взятие города».

Однако у Мещерского взятие Пскова не получилось.

Казачий атаман Корсаков дал знать в Псков о приближении московского войска. Взбунтовавшиеся против городских властей и царя Василия Шуйского стрельцы, казаки, мелкие городские жители, подгородные крестьяне узнали о сношении подошедшего к Пскову князя Мещерского с местной знатью и обвинили «вятших» в измене.

Все перемешалось. Часть горожан, не предвидя ничего плохого, вышли из города навстречу иконе Богородицы, приносимой из Печерского монастыря. В это время раздались пушечные выстрелы, и москвичи ринулись к стенам для взятия города. Начался страшный пожар, который почти полностью опустошил Псков. Две стены были взорваны. Несмотря на это, псковские стрельцы отбились в своей слободе от московского войска.

Мещерский вынужден был стать боевым лагерем неподалеку от Пскова. В городе захватили полную власть «мизинные» люди особо свирепого и беспощадного нрава. Предводительствовал ими взявшийся неизвестно из каких краев простой смерд Тимофей, прозвищем Кудекуша Трепец. Ему удалось собрать таких же жестоких от рождения людей, которые бросились «выжигать» измену, проводить следствия, пытки и казни, жертвами которых стали в большинстве случаев представители городской знати. С ними сводили счеты недовольные своей жизнью, обедневшие торговцы, разорившиеся ремесленники, потерявшие хозяйство крестьяне и просто постоянно пьяные, склонные к грабежу и сварам бродяги.

Мещерский еще раз попытался овладеть городом. Стрельцы с помощью городского населения яростно отбивались и успели на месте взорванных возвести новые стены.

«Неужели вы столь отважно и безумно сражаетесь, чтобы иметь государем своим не московского царя, а самозваного Димитрия, разорившего государство с помощью пришельцев-поляков латыньской веры?» – писал в своей грамоте, обращаясь к псковскому вечу, князь Мещерский.

«Не хотим ни польского ставленника, ни какого московского лиходея, а желаем жить по справедливости старым вечевым обычаем. Но коль выбора только два, то лучше Димитрий Иванович и литва, чем московское палачество…» – отвечал от имени всех городских простолюдинов какой-то безымянный монах Печерского монастыря.

Однако «вятшие» люди писали к московским воеводам и припадали к милости царя Василия:

«И бояр многих мучили, жгли и ребра ломали щипцами калеными, и часто приходили новгородцы со злобою, с немцами и казаками, и дети боярские, новгородские и псковские с требованьями своими, и много было кровопролития, крестьянам и пригородам грабежа, и много всякой беды псковичам».

Скопин отозвал Мещерского от Пскова.

Семен Головин, вернувшись из похода, пришел к Скопину и устало доложил:

– Орешек наш, как ты приказывал, князь Михайла.

– А смурый чего? Трудно было?

– Да нет, обидно. Салтыкова, мошенника, упустил я. Успел он, сукин сын, сбежать в Тушинский табор.

– Да знаю. Черт с ним, с Салтыковым. Их вся порода такая: хитрая и продажная. Тут вот князь Мещерский так и не взял Пскова. Что за город воровской! Говорят, и прадеду у царя Ивана Васильевича, великому князю Московскому Ивану еле удалось овладеть Псковом. А то уж они хотели перейти в подданство литовцев, потом поляков. До того додумались, чтоб стать подвластной землей немецких торговых городов, а подчиняться их бургомистрам и купеческим советам. А православие заменить на латинство либо на веру жидовствующих, которую тоже привезли из немецких земель.

– Ну и поганцы! Много воли на своем вече взяли.

– И ведь сколько крови пролил царь Иван Васильевич Грозный, чтобы вернуть Псков в Московское царство. А они теперь не желают служить законному царю, а присягнули Вору и упорствуют. Хорошо хоть с Новгородом уладилось. Только зря Татищева растерзали, эх…

– А, может, и не зря, – пожал плечами Головин. – Один Бог знает, что замышлял Татищев. А вдруг бы тысяцкий прав оказался?

– Все равно, нельзя было воеводу толпе обезумевшей отдавать. Расследовать следовало. Я виноват, не успел его оградить от обозлившихся ратников…

Скопин снова собрал на совет Делагарди, Горна и своих – Головина, Чеглокова.

– Брат Федора Чулкова Гаврила захватил внезапно Торжок, проворонили поляки. Гаврила ворвался в город, а теперь срочной помощи просит. Торжок-то недалеко от Твери. Там с большими силами польский воевода Зборовский и мятежник князь Шаховской, которого князь Василий помиловал, не казнил за его воровство еще с Болотниковым. Вот он и платит за милосердие царское новой изменой. Присягнул второму Самозванцу. Сейчас с поляками вместе во всю старается. В случае их победы, думает небось, как бы ему этого Димитрия погубить, да самому на трон московский взобраться. Писал об своей задумке брату, а письмо-то перехватили. Ну, Шаховской, конечно, отпираться… «Зачем мне престол, мне бы царем посадить королевича Владислава…»