полях сражений и было сильно разбавлено молодыми поручиками, происходившими из всех классов общества. Чем выше был ранг армейской иерархии, тем более «единым» он являлся. Немногие исключения не всегда бывали счастливыми: высшие офицеры поддерживали новый режим чаще из-за соглашательства, беспринципности и личного честолюбия, чем из-за искренней внутренней перестройки. Генерал Деникин не отрицает, что «русское профессиональное офицерство в целом придерживалось монархических убеждений». Особенно тяжелая ситуация сложилась в императорской гвардии.

   «Гвардейские офицеры, замкнутые внутри своей касты и преданные устаревшим традициям, набирались исключительно из знати; правда, часть конногвардейцев принадлежала к плутократии... Несомненно, гвардейские офицеры, за немногими исключениями, были монархистами par exellence [по преимуществу (фр.). – Примеч. пер.] и в неприкосновенности пронесли свои идеалы через все революции, испытания, эволюции, борьбу, падения, большевистские и добровольческие армии, иногда тайно, иногда явно... Храбро, а иногда и героически они [гвардейские офицеры. – Примеч. авт.] чаще всего сохраняли и в военной, и в гражданской жизни нетерпимость закрытой касты, архаичное классовое высокомерие и убежденный консерватизм, иногда выражавшийся в склонности к большой политике, но гораздо чаще – в глубокой реакционности»2.

   Эти офицеры не могли не сопротивляться революционному духу, проникшему в армию. Столкновение было неизбежно. Рядовые чувствовали высокомерное отношение и внутреннее отвращение своих командиров к событиям, которые для них самих стали лучом света в темном царстве. Они чувствовали это и тогда, когда офицеры скрывали свои взгляды, а тем более тогда, когда о них заявлялось открыто.

   Армия существует только благодаря своему единству. Старый режим создавал это единство сверху, а новый режим должен был создать его снизу. Старый режим принуждал старших офицеров и рядовых отождествлять свои чувства с чувствами высшего командования, но революция все поставила с ног на голову; высшие командиры должны были отождествлять себя с армейской демократией или уступать дорогу новым командирам, назначенным этой демократией. По мере развития революции такая необходимость осознавалась все острее. Сначала голос рядовых звучал робко («они все еще боятся старого режима», – говорилось в одном письме); они подавали жалобы и просьбы, но вскоре стали дерзкими и нетерпеливыми. Командир 182-й пехотной дивизии писал: «Нервы солдат напряжены до крайности... Я не знаю, как справиться с приближающимся взрывом». В марте члены Думы после поездки на фронт доложили, что «солдаты чего-то ждут». Но вскоре это ожидание кончилось; солдаты сами взялись за чистку своих командиров.

   Генерал Драгомиров жаловался:

   «Аресты офицеров и командиров не прекращаются. К старым обвинениям добавились новые: здесь и преданность старому режиму, и несправедливости по отношению к рядовым... Аресты генералов и офицеров рядовыми привели к устранению неугодных командиров; безнаказанность рядовых на практике означает, что они могут сместить кого угодно, угрожая ему силой».

   Опытный военный специалист Драгомиров был абсолютно прав. Обновление командного состава нельзя было предоставлять рядовым. Революционная армия требует строгого соблюдения дисциплины не меньше, чем старорежимная, но эта дисциплина должна соблюдаться не из страха перед наказанием, а по убеждению, благодаря новому осознанию своего гражданского долга. Эта дисциплина может восторжествовать без физического принуждения; ни в коем случае не должно возникнуть искушение нарушать ее по зову «революционного сознания». Революционизировать армию необходимо целиком – как высшее командование, так и рядовых.

   Генералы старой школы только скептически смеялись, когда им говорили, что армию можно перестроить с помощью революционного энтузиазма. «Вы думаете, что солдат охотнее пойдет навстречу смерти, если ему скажут, что он умрет за революцию? Думаете, что это магическое слово избавит его от страха за свою шкуру?» Однако только революционный дух (не вместо дисциплины, а как основа новой дисциплины) мог заменить устаревший лозунг «За веру, царя и отечество».

   Позже большевики показали, что революционная армия может существовать только на основе беспощадной дисциплины, абсолютного единства командования и устранения всех комиссаров и солдатских комитетов; однако все это происходит не по мановению волшебной палочки, а после процесса перестройки. Такую перестройку могли провести лишь люди, которые не имели ничего общего с ненавистным старым режимом и говорили с солдатами на языке революции и от имени революции. Большевики показали, что революционную армию можно вести вперед только в том случае, если продолжается сама революция; перехлесты последней наносят армии меньше вреда, чем попытки остановить революционный процесс.

   На первых порах в конфликте между рядовыми и высшим командованием старшие офицеры часто переходили на сторону рядовых. Была возможность объединить офицеров с солдатскими массами и начать совместную борьбу с высшим командованием и его приверженцами из числа привилегированных офицеров. Одного такого союза было бы достаточно, чтобы перестроить старую армию и возродить ее как армию революционную. «Оказать доверие боевым офицерам, которые вели ту же окопную жизнь и установили дружеские отношения с подчиненными!» «Смелее выдвигать способных офицеров на командные должности, выбирать из них настоящих вождей революционной армии!» С такой программой выступило бы настоящее революционное правительство. Именно эти лозунги помогли лидерам Французской революции реорганизовать королевскую армию. Но цензовое правительство не могло выбрать этот путь, не могло последовать призыву Дантона: «De I'audace, encore de l'audace, toujours de l'audace!» [«Дерзость, дерзость и дерзость!» (фр.). – Примеч. пер.]. Нет, оно выбрало лозунг осторожных консерваторов: «Quieta поп movere!» [«Поспешай медленно» (ит.). – Примеч. пер.]. Его программа была компромиссной. Она сохраняла двоевластие в армии, недоверие между командирами и подчиненными и ставила офицеров в самое невыгодное положение – между молотом и наковальней. Новое правительство не сделало ставку на молодых; лишенные поддержки, младшие офицеры сначала служили буфером, а в конце концов стали козлами отпущения за чужие грехи.

   Первый военный министр Временного правительства Гучков сделал попытку «освежить» командирский корпус. Он исключил из списка тех, кто, как признавал Деникин, был «помехой», отправив в отставку около сотни генералов. В высших армейских кругах ходили пугающие слухи о гучковских «проскрипциях» (как их назвал тот же Деникин). Уволенные генералы и офицеры, бежавшие из своих частей или изгнанные самочинной властью солдатских комитетов, буквально затопили ставку, которую вскоре прозвали «осиным гнездом реакции». Однако меры Гучкова были детской игрой по сравнению с тем, что сделала с армией Французская революция. К июлю 1793 г. в отставку были отправлены 593 генерала. Причем не следует забывать, что тогдашняя французская армия была крошечной по сравнению с русской армией времен мировой войны.

   Справиться с задачей Гучков не смог и уступил свой пост Керенскому. От последнего ждали, что он проявит кипучую революционную энергию и решительность. Но он даже не прикоснулся к этой задаче. Ревностный сторонник и помощник Керенского Станкевич прямо говорит: «С целью избавить генералов от «чувства неуверенности после тучковской чистки я с особым консерватизмом относился