– Ау, старейшина рода! – весело кликнул папа.

Ответа не было. Может, бабуля вышла куда? А потом отец что-то заметил…

– Стой здесь, – произнес он таким тоном, что не ослушаешься. – Если понадобишься, позову. – И прошел через калитку во двор.

Отсутствовал несколько минут. А вернулся почему-то со старой, выцветшей фотографией, на которой был запечатлен мой дедушка… Или кем мне приходится этот человек, отец отчима? Как его называть? Пусть так и будет – дедушка. Кирилл Панов, совсем еще молодой, незадолго до гибели.

Папа молча смотрел на фотографию, закаменев лицом. Потом сказал без выражения:

– Бабушки больше нет.

Я не сразу врубился. Где нет? Хотел броситься на участок – папа удержал. Я сильный, но не сравнить с ним. Он оттолкнул меня от калитки так, что я пролетел несколько ярдов и сел задницей на газон.

– Не нужно тебе это видеть.

Да что ж такое? За меня все решают, что мне нужно, а что не нужно! Что можно знать, а что рано…

– Сердечный приступ? Инсульт? «Скорую»?

– Убили ее, малыш… Лежит возле бани. Отстреливалась от мародеров, двоих застрелила, они тоже там, за клумбой. Трупы с дороги, я смотрю, увезли, а по участкам пока не ходили…

Мир заволокло пеленой. Это, наверное, слезы. В голове звенит. Я редко плачу и до сих пор не рыдал, не знал, что это такое – рыдать. Теперь знаю.

– Ну-ну-ну, – сказал папа, обнимая меня, прижимая к себе, такому широкому и надежному. – Сделаем так. Ты возвращаешься в гараж без меня, под крылышко своей Горгоны. Вы вместе уходите в Зону, пока этот проклятый город не разорвало на куски окончательно. Я вас потом найду, будь уверен. А мне нужно похоронить бабушку, кроме меня – некому. Рядом с дедушкой. Ты знаешь, что в Киеве есть улица Панова? Да, имени твоего деда. Ради его могилы она бросила родину. Теперь будут две могилы…

Я отстранился.

– Почему я не могу с тобой?

– Если взрослый, должен понять. Зона сейчас самое безопасное место, и я хочу эвакуировать единственного сына. Садись в машину и езжай.

– Насчет «сына». Кто мой биологический отец? Мать не раскалывается, хранит страшную тайну. Почему от меня это скрывают?

Вот главный вопрос и задан. Оказалось, это просто. Надо пережить смерть родного человека, ощутить, как уязвимы все, кого ты любишь, и детская неловкость рассыпается в прах.

Папа вытер мне лицо краем своей рубашки и просто ответил:

– Я.

– Что – ты?

– Я и есть биологический. Одновременно и отчим, и родной папа. Смешно, да?

– Оборжаться. – Меня заколотило. – Но почему?

– А чего тут сложного? Пятнадцать лет назад мы с твоей мамой прибыли из Чернобыля, еле унесли ноги от антимутантских погромов. Прыгнули через «Душевую» на заводе, проверенным путем, до того я здесь регулярно бывал. А мама была уже беременна, на последнем месяце, так что ее в Чернобыле жаждали пришибить. В общем, обожглись мы на молоке с этой беременностью и стали дуть на воду. Оказавшись в Хармонте, изобразили так, будто мы с ней не знакомы, якобы прибыли порознь. Выждали три года и стали мужем и женой перед Богом и людьми. Так и получилось, что ты как бы не мой сын, то есть не сын сталкера. Ради этого все и сделано. Что я сталкер, многие знали. Согласись, в итоге мы с мамой оказались правы…

Потерять бабушку, но приобрести настоящего отца. Да такого, который и без этих признаний тебе самый что ни на есть родной, которого ты всю сознательную жизнь любишь… Раздвоение какое-то у меня наступило. Разнесло по полюсам. Приподнятость вместе с опущенностью, нестерпимое горе с предельным счастьем. Как снова собраться в одно целое?

Папа иногда говорит: «Когда я работаю, мне хорошо. Когда мне плохо, я работаю». Иными словами, динамика побеждает статику. Так что к действию!

– Эту тачку я оставлю, а то тебе не на чем доехать до кладбища, – сказал я отцу. – Я подберу себе другую.

* * *

Похищение случилось, когда я завернул за угол, приметив хороший на вид «ровер». Из этого самого «ровера» выскочили двое, схватили меня под руки и впихнули в заднюю дверь. Папа ничего не заметил, да и что бы он сделал? Машина сразу поехала.

Просторный салон был плотно занавешен и вдобавок отделен от водителя пластиковой перегородкой. Здесь меня ждали. В придачу к злодеям, схватившим меня, еще двое. Один – в маске тахорга; сегодня это в моде – стесняться своего лица. Второй…

Мэтр Бодро, адвокат и папин компаньон.

Оба одеты в сталкерские комбинезоны.

Пока один из бандитов меня обыскивал, второй наблюдал, контролируя каждое мое движение. Очередные профи, студень им в глотку. Кольт, сигариллы, зажигалка, деньги, артефакт – добычу они сложили на откидной столик. Бодро гадливо, двумя пальцами, взял артефакт – словно червяка.

– Что это?

– Из отдела игрушек. Грабили универмаг, я поучаствовал.

Он пожал плечами и вернул «попрыгунчик» на столик. Раздраженно махнул пальцами своим подчиненным, идите, мол, идите. «Ровер» притормозил, и те перебрались в переднюю часть, разместившись за перегородкой.

По эту сторону стоял полумрак. В потолок было воткнуто под два десятка «булавок», и Бодро начал их неторопливо активировать, зажигая одну за другой. Очередной пижон, изумился я. Сколько ж их на Хармонт? И почему все концентрируются вокруг меня?

«Булавка» – очень распространенная штучка из Зоны, такая палочка с головкой на конце. Если плотно сжать головку, она светится. Излучение неяркое, но если собрать в кучу два десятка, то получится вполне годный светильник…

– Это чтобы вас не искушать, – объяснил мне Бодро. – Здесь нет никаких электрических или электронных приборов, на которые вы могли бы повлиять. Конечно, вы можете вывести из строя электронную начинку автомобиля, но тогда мы просто встанем у обочины, а для вас ничего не изменится.

Вот как! Это не пижонство, оказывается, а предусмотрительность. Эйнштейн номер два.

– Чего тянем? – подал голос второй. – Два укола, и все свободны.

Причем знакомый голос! Я напряг память, но ничего не выплыло. Понятно теперь, зачем ему маска: не хочет передо мной раскрываться. Это означает, что в их планы не входит завершить мою незадавшуюся короткую жизнь.

– Подождите со своей чрезвычайщиной, док. Я уверен в разумности молодого человека. Вы ведь разумны, Питер?

– В ограниченных пределах.

– А вот сейчас проверим. Есть абсолютно точные сведения, что вы похитили из «Детского сада» ценнейшую программу. Поскольку самого «Детского сада» больше не существует, то программа, получается, в единственном экземпляре. У вас. Начальная цена – двести тысяч гринбаков. Разрешаю торговаться. Может, двести пятьдесят?

– Миллион, – сказал я.