– Вот, полетим вместе, – бодро сообщил Шурик. – Будем внешние сношения налаживать и поднимать на новый уровень. Так сказать, в соответствии со статусом. Там у них в Приморье тоже, конечно, со сношениями все в порядке, но, как говорится, своя Любашка ближе к телу.

– Кажется, все-таки «сорочка»? – вежливо поправил Мияма.

– Ну да, и сорочка тоже, – хохотнул Пискарев, дружески хлопнув профессора мясистой пятерней по спине.

Полет в бизнес-классе аэрофлотского Боинга прошел превосходно. Надежда Кузьминична, комфортно растянувшись в кресле рядом с японским гостем, всю дорогу то развлекала его рассказами о своей трудовой деятельности, то расспрашивала о японских нравах и обычаях.

– Я вашего имени-отчества все равно не выговорю, – призналась она, чокаясь с соседом шампанским. Шурик вас вроде Кузей называет. Это прямо как моего папашу звали, но мне вроде бы так не очень. Можно я вас Кузьмой буду звать?

Кудзуо Мияма слегка поморщился. Эти белые варвары вечно искажают благородное имя и стремятся к пошлой фамильярности! Но деваться было некуда, и он благосклонно кивнул:

– Разумеемся!

– Ага! Я у себя в управлении всех полным именем зову, без отчества. Ведь не упомнишь эти отчества! А так получается нормально, уважительно: Матвей там, Наталья, Станислав… Правда один старпер все морду воротит, когда я его Николаем называю. Подумаешь, ветеран Госбезопасности! Да ему всего-то лет шестьдесят. Тоже мне, персона!

– А у нас в офисе всех называют по фамилии с гонорифическим аффиксом, – сказал Мияма. – Например, Китабаяси-сан.

– Ну вас с вашим фиксом! По фамилии же бюрократично и старомодно, – фыркнула Надежда. – Как при старом режиме. Мы же не эти, не консерванты какие-нибудь! А у вас, Кузьма, жена есть? Извините, конечно, за любопытство.

– Нет, мы разводились уже давно. Детей тоже нет, – огорченно ответил профессор. – А у вас? В смысле – есть муж?

– Ха! Не видно, что ли? – прыснула в кулак Надежда. – Да где ж деловой женщине время и силы взять на мужа?! Дай бог с работой управиться. Культура-то, она ведь, проклятая, все соки из тебя пьет. С этими внешними сношениями поспать некогда. То тебе индусы едут с песнями и плясками, то тебе китайцы на выставку свои каляки-маляки везут, то тебе французы какого-то Лотрека пихают… Только успевай вертеться. Они к нам, мы к ним. То переговоры, то симпозиумы, то фестивали народного искусства… Правда, иногда такие экземпляры попадаются – мама, не горюй! Тут недавно один шведский виртуоз приезжал – барабанщик на кастрюлях, солист. Мужик два метра ростом, грива до плеч, борода до пояса. И выступает совершенно голый. А по кастрюлям своим лупит тремя палками. Очень интересный человек оказался. Я с ним потом встретилась после концерта – общались до утра. Такие впечатления!

– Да, любопытно, – задумчиво протянул Мияма.

– А вот полгода назад приезжал японец. Маленький такой, хлипкий с виду. На бамбуковой флейте дудел. Называется, кажется, сякукати.

– Сякухати, – поправил Мияма.

– Вот-вот, сякухати. Я почему запомнила? Мы с ним за ужином стали об искусстве толковать. Я, конечно, по-японски ни бум-бум, он по-нашему тоже. А переводчика я отпустила. Ну, он после бутылки коньяку берет свою дудку, помахивает у меня перед носом и всё талдычет: «сякухати, сякухати». Я думала, сейчас играть начнет, а оказалось, у него другое на уме. И надо же! Смотрю – по размеру почти такой же, как сам его бамбуковый инструмент. От этих людей искусства всего можно ждать, но такое!..

Мияма представил себе оральный секс, в японском звучании сякухати, с предметом размера бамбуковой флейты и внутренне содрогнулся.

– Какая у вас трудная работа! – с уважением заметил он.

– Так ведь кому-то надо культурный обмен поддерживать, верно? Если не мы, то кто?

Вот недавно отправляли на гастроли в Лондон спектакль Кирилла Золотарева «Пацанское гнездо». Такая вещица по романам и повестям Тургенева. Пьеса в двух актах. Ну, я вам скажу! Шедеврально! Если честно, я Тургенева не очень помню, но спектакль этот не забуду никогда! Там, значит, так. Все актеры ходят во фраках и в сюртуках, но без штанов. И без трусов, конечно. Актрисы тоже с голым задом и передом, но в блузках и корсетах. Потрясающая находка режиссера! Начинается все с жесткого секса: Ася там какая-то со своим хахалем. Ну, визги, охи, ахи… Потом Лиза какая-то с двумя. Потом вообще групповуха пошла, а Базаров, значит, с Аркадием таким гуляет по авансцене и все что-то объясняет. Ты, мол, друг Аркадий, не говори красиво, а делом занимайся – вот как наши юные друзья-нигилисты! Они, говорит, режим ненавидят и выражают свое к нему отношение действием, как настоящие пацаны. Видишь, говорит, как надо с реакционным строем поступать?

А тот ему: «Вижу!» – и сам, значит, туда, в самую гущу бросается. Критики после спектакля кричат: «Гениально!». В зале овации. Мне тоже понравилось. В общем, послали в Англию на театральный фестиваль. Надеемся на призовое место.

– Какая оригинальная интертрепация Тургенева! – восхитился Мияма. – Наверное, у нас в Японии тоже собралось бы много покланников русской классики. Только полиция не позволит такой перформанс.

– Эх, Кузьма, нет у вас демократии! – посочувствовала чиновная дама. – Сплошная, можно сказать, цензура. Отстаете от времени. Ну ладно, вот как раз коньячок принесли. Предлагаю за нашу и вашу свободу!

Мияма послушно поднял пузатый бокал, вспоминая, что где-то уже слышал этот тост. Хотя к русским тостам он приучался уже не первый десяток лет, обычай сопровождать глоток спиртного помпезным и чаще всего банальным изречением или неискренним посвящением каждый раз ввергал профессора в состояние стыдливого конфуза.

– Присоединяюсь! – потянулся чокаться через проход Пискарев. – Глоток свободы нам всем не помешает. Тем более, что непонятно, сколько еще осталось ею пользоваться. Мы вот тут летим себе, а там эта глыба нам навстречу несется…

Все трое дружно выпили и помолчали. Каждый думал о своем: Надежда Кузьминична о героях и героинях Тургенева, Шурик Пискарев – о скорой встрече с астероидом, а Мияма о том, что его назначение губернатором Приморья – пока всего лишь плод его собственных фантазий и богатого русского воображения.

От аэропорта Артём до центра Владивостока ехали по пустому утреннему шоссе в белом лимузине, с мигалкой и губернаторским эскортом. По дороге неприметный молодой человек лет тридцати с зализанным русым пробором и маленькими, узко посаженными серыми глазками, представившийся секретарем Олега Петровича, пытался обмениваться с Миямой вежливыми фразами на школьном японском.

– Огэнки дэс ка?[48] – вопрошал он с озабоченным видом.

– Спасибо, я здоровый, – ответствовал по-русски Мияма.

– Го кадзоку ва икага дэс ка?[49] – продолжал секретарь.