— За здравие помолиться потребно. И не им самим, а всем вместе. Елеем освященным очиститься. Веди, сын мой. В утешении, верно, страждущие нуждаются, в молитве и утешении.

Зализа, пользуясь тем, что посланный отцом Петром монах привлек к себе всеобщее внимание, осторожно просочился в ворота, стрельнул глазами по сторонам, и неторопливо двинулся вперед, к противоположному валу крепости. Остановился, задумчиво поднял глаза к небу, снова покосился зрачками вправо и влево.

Караульных у крепости имелось всего двое. Оба следили за морем, но по разные стороны острова. Сейчас, правда, они больше наблюдали за монахом, и опричник более-менее спокойно мог осмотреться.

Иноземцы устраивались на острове на совесть, со всем тщанием. С первого взгляда Семен заметил и выпирающие из крыш трубы переложенных печей, и высокий каркас для распиловки бревен, недавно срубленную баню. Противовесная катапульта: с одной стороны подвешен тяжелый валун, с другой, в кожаной петле, лежит относительно легкий снаряд. Она стояла взведенная и нацеленная в сторону причала. Похоже, катапульта в любой момент готова разнести монастырскую лойму в щепки. Воинов, правда, при машине не имелось.

Странным показалось Зализе полное отсутствие в крепости детей и стоящие ближе к мысу жердяные шатры. Если иноземцы собираются жить в шатрах, зачем они ремонтируют дома? Хотя, конечно, у каждого народа свои обычаи. Но что его поразило больше всего, так это рост здешних людишек. Все, и воины и бабы, превосходили его ростом не меньше, чем на голову — а коротышкой Семен никогда не считался.

— Отец Никодим, женщины наши в лесу ягоды и грибы собирают, многие охотники тоже там. Может, подождем с молебном до их возвращения?

— Подождем, сын мой. Службы Господней и татя лишать непотребно.

Зализа рефлекторно прижался спиной к дому и пропустил мимо вышедших из-за угла иеромонаха и двух чужеземцев. Судя по тому, насколько легко и просто согласились они на христианский молебен, купец Баженов был прав: православными оказались островитяне, русскими. А если обманывать пытаются, так достаточно молебна дождаться: тайные сарацины или европейские нехристи к кресту не подойдут.

Костя Росин попытался уговорить сурового монаха поставить на улице палатку и повести церковные таинства в ней, как в специально отведенном для этих целей помещении или, проще говоря — походной церкви, но отец Никодим был непреклонен: желаете остаться в лоне Церкви — ставьте храм или, по скудости, часовню. Милостив поп оказался только с ранеными: спросил их имена, их желание получить здоровье из рук братьев своих, обещал изгнать бесов болезни намоленным елеем.

Когда подошли из леса женщины, отец Никодим стал готовиться к просительному молебну: открыл свою котомку, извлек, перекрестившись и поцеловав шитую золотом ткань, ризу, подвешенное на трех цепочках кадило, толстый, тяжелый томик Писания. Зная, что сейчас произойдет, обитатели домов стали подтягиваться на свободную площадку перед причалом. Индейцы тоже прослышали о предстоящем богослужении и стали раскладывать у каменистого мыса большой костер.

Перед молебном иноземцы разделились, причем отнюдь не так как Зализа ожидал. Мужчины в платьях странного покроя: в узких парусиновых портах, застегивающихся наподобие юшмана рубахах, али в рубахах вовсе без застежек, в очень коротких, доходящих едва ли ниже пояса кафтанах или парусиновых чугах, в коротких вычурных сапожках со множеством веревочек спереди; несколько столь же странно одетых женщин с готовностью пошли на молебен. А вот смерды в одеждах более привычного вида — в поршах, в простых кожаных штанах и рубахах, которых Зализа все время принимал за крещеных чухонцев — развели в сторонке костер, расселись вокруг него и принялись заунывно запевать и постукивать в широкие плоские бубны. Тут же выяснилось, что практически все женщины обитают в шатрах — из домов к молебну вышло всего семь девок.

Впрочем, это не значило, что опричник отказался бы исполчить этих язычников к себе в рать. Татары, вон, и вовсе басурмане, однако испокон веков и с князем Александром на немца ходили, и с князем Василием на Литву, и с князем Дмитрием на орду, хана Мамая скидывать. Не было большого похода русского, чтобы хоть несколько татарских туменов в войске на общего ворога не шло. Пусть кому хотят молятся — лишь бы землю отчую честно защищали. Вот только станут ли защищать, если и земля не их, и вера чужая?

Семен отошел к земляному валу, подальше от всех островитян, дабы на глаза никому не попадаться, но молебен хорошо видеть. Успел как раз вовремя: иноземцы подходили к кресту. Один, второй, третий… Пятьдесят два человека и семь женщин. Похоже, не уклонился никто.

Послышался удивленный гул: это появились из избы раненые и, покачиваясь от слабости, также подошли к кресту. Иеромонах перекрестил их, мазнул макушки освященным елеем, дал поцеловать крест. Чужеземцы поражались исцелению, словно не знали, на что способна искренняя молитва и святой животворящий крест. Иеромонах начал читать благодарственную молитву, а опричник бесшумно перешел на другую сторону крепости, уселся на береговой валун и стал прислушиваться к происходящему у костра.

«А все-таки со стражей у иноземцев плохо, — неожиданно подумал он. — Полдня лазутчик по лагерю бродит, и никто слова не сказал!»

После молебна православные островитяне тоже развели несколько костров, уселись вокруг них на приготовленных для распилки бревнах. Женщины разделали принесенных охотниками двух косуль на небольшие ломтики, покидали их в большой металлический котел, сверху обильно посолили, перемешали, немного выждали, давая соли разойтись. Потом каждый желающий мог подходить к котлу, брать любой понравившийся кусок, нанизывать его на длинный заостренный прут и жарить над огнем. Островитяне называли это действо странным словом «шашлык».

Потом иноземцы принесли инструмент странной формы, похожий не то на балалайку со множеством струн, не то большую лютню, которой как-то похвалялись в Иван-городе португальские моряки. Зазвучала музыка, и воин, первым подходивший к отцу Никодиму под благословение, негромко запел:

Годы — летят стрелою,

Скоро — и мы с тобою,

Вместе из города уйдем.

Где-то — в лесу дремучем,

Или — на горной круче,

Сами себе построим дом.

И в этот миг к нему присоединился женский голос — настолько мощный и проникновенный, что Зализа от неожиданности метнулся в сторону, вообразив, что над ним разверзлось небо и он услышал глас Божий:

Та-ам вокруг та-ака-ая тишина,

Что-о вовек не снилась нам с тобою,

И-и за этой тишиной, как за стеной,

Бу-удем вместе мы с тобой.

— Что за бесовское наваждение пришло сюда?! — поднялся со своего места монах. — Никак сирены демонические приплыли на остров?

Люди смешались, песня оборвалась.

— Кто смеет петь здесь таким бесовским голосом?

— Я пою, — поднялась от огня девица в красном коротком платье с открытыми плечами. Другого платья у Инги не было, и в нем она ходила даже в лес, прикрываясь от ветвей и непогоды плащом своего дядюшки. — А что, нельзя?