— Здравствуйте еще раз, — вышел из ворот Росин. — Простите, не знаю, как зовут.

— Государев человек Семен Зализа, сын Прокофия, — положил руку на грудь опричник и коротко поклонился.

— А я Росин, Костя. Алексеевич. Есть у нас одна просьба, Семен Прокофьевич. Если мы все уйдем воевать с Ливонским орденом, то наши женщины останутся здесь беззащитными. А места, как вы сами говорили, беспокойные. Нельзя ли их всех переселить в более безопасное место? Ну, и барахло наше кое-какое от греха увезти?

«Семь девок спрятать? — мысленно обрадовался Зализа. — И получить взамен полсотни судовой рати и чуть больше бездоспешных смердов? Да хоть на всю жизнь!»

— С радостью помогу, — вслух согласился опричник. — Поселим пока в моей деревне. За своих близких ратник всегда должен быть спокоен.

В крепостице началась суета сборов. Первыми, естественно, собрались варау: индейцы сняли шкуры со своих вигвамов, затоптали костры, покидали в рюкзаки котелки — и оказались готовы в путь. Рыбацкая лодка, в которую весь гарнизон поместиться все равно не мог, стала сновать между берегом и островом, и вскоре все племя оказалось на месте будущего Петергофа.

Клубники провозились намного дольше, потратив время не столько на укладывание палаток и мытье кухонных котлов, сколько на снятие силков, расставленных по всему острову и разделку тушек пойманных зайцев и косуль — не бросать же их! Дело кончилось тем, что на Котлин опустились ранние сентябрьские сумерки, и отправку оставили до утра.

Следующим днем Зализа и Росин с первой лоймой переплыли пролив, высадились на берег, поднялись на невысокий, поросший березняком холмик. В изумлении огляделись. Вокруг стояла нетронутая зеленая трава, шелестела листва деревьев, застенчиво шуршали у болота кусты.

— Вот блин, — первым признал очевидное Росин. — Удрали.

Индейского племени варау в роще не было.

Первое, что всегда делала Матрена, завидев неспешно двигающуюся пару лошадей с одиноким всадником — это затапливала баню. Нислав ввиду дома коней своих никогда не гнал. Один раз свалился, решив похвастать мастерством, больше позориться не хотел. Он спокойным шагом подъезжал к дому, спускался на землю, снимал с седла пищаль, тщательно обтирал ее тряпицей, относил в дом. Затем так же старательно протирал и ставил рядом бердыш. Расседлывал лошадей, заводил их во двор, в конюшню, самолично наливал теплой, из уличной бадьи, воды, насыпал овса.

Затем поднимался в дом. Хозяйка, стараясь не смотреть на мужика, накрывала на стол. Он неторопливо ел, затем отправлялся проветривать баню. Женщина торопливо заканчивала дела по дому и по хозяйству — и вскоре слышала хрипловатый крик:

— Матрена, спинку потри!

Она заходила в жаркую, полную клубов пара баню, скидывала с себя одежду, и уже там они наконец-то здоровались по-настоящему. Здоровались долго, дотемна, а в преддверии полуночи оставляли начинающее остывать помещение баннику с его друзьями: чертями, лешими, овинниками; а сами перебирались на мягкий перьевик.

После двухлетнего поста мужик Матрене попался ненасытный. Он не давал покоя ей весь вечер после бани, на следующий день обязательно заваливал после обеда, и еще хоть раз днем, и только к третьему дню немного успокаивался — но поутру дня четвертого его обычно забирал барин в очередной объезд.

Так случилось и в этот раз. Хозяйка едва успела задать баланды свиньям и загнать в подпол кур, как Нислав зазвал ее в баню, и сам же помог побыстрее скинуть все верхние и нижние юбки. Вторым днем он наконец-то забрался перекрывать крышу и, пользуясь своей близостью, пару раз спускался «попить водички» — и еще кое-зачем. Третьего дня съездил в лес вывезти несколько замеченных накануне сухостоин, а после обеда пилил их на ровные чурбаки. Четвертого дня стал собираться в путь — но барин не появился, и стрелец, приготовив в дорогу оружие, допоздна обкашивал травянистые прогалины неподалеку от дома. Нашлась работа по хозяйству и на пятый день, и на шестой, однако мужчина начал волноваться.

— Вот что, Матрена, — решился Нислав на седьмой день. — Если Семен Прокофьевич появится, скажи, что я к нему в Анинлов поехал. Беспокоюсь, мол, как бы не случилось чего с начальником.

Оседлал он с собой только одного жеребца — все-таки не в дальний поход собрался, а в однодневную поездку. Однако пищаль, бердыш, перекованный из «макаровского» затвора нож и кистень с собой взял. После давешнего случая с вышедшим из леса бандитом он не расставался с ножом и кистенем даже в бане.

Вообще-то имел в душе Станислав Погожин и еще одну мыслишку: съездить на Неву, в Келыму. Поговорить с товарищем по несчастью, узнать как он, чем живет. Посоветоваться о своем житье-бытье. Может, придумать чего на пару. Именно поэтому, поздоровавшись с Лукерьей, испив кислой яблочной ухи с рыбным расстегаем и узнав, что барин уехал в усадьбу и более не возвращался, бывший патрульный не повернул назад, а поехал дальше, к Тярлево, оттуда налево, к двум озерам, на развилке за березовой рощей налево, проехал еще пару километров, и услышал дробный топот.

Из-за поворота тропы вырвался всадник, ведущей в поводу взмыленного коня. При виде стрельца он натянул поводья, останавливая жеребца:

— Ты, Нислав? — тяжело дыша, поинтересовался он. — Семен Прокофьевич где?

— Нету, — всадником был молодой воин, которого Погожин пару раз видел в засеке у Невской губы, но имени не знал. — Сам обеспокоился, решил в округе посмотреть.

— Свены у Невы встали, — выдохнул воин. — Я на Ижоре упредил, а он еще не знает. Семен Прокофьевич с той стороны шел, дружину вел с Березового острова.

— Я не встретил.

— Стало быть, к россоху еще не подошел. Пеший он, на ладье прибыл.

— Там еще деревенька есть… — вспомнил Станислав. — К ним-то гонца посылали?

— На Ижоре костры зажгли, — кратко объяснил воин. — Увидят.

— Ладно, — поняв, что сейчас не до визитов, Станислав повернул коня следом за воином. — Поехали барина искать.

Зализу они застали как раз на распутье у березовой рощи. Следом за ним шли пешими полсотни человек, среди которых Погожин с изумлением распознал несколько знакомых лиц. Следует отметить — члены исторических клубов смотрели на него с куда большим удивлением. Видимо, даже в этом мире им редко встречались верховые люди, одетые в форму сотрудников РУВД, но с пищалью у седла, бердышом в руках и свисающим с форменного ремня, рядом с кобурой, кистенем.

— Семен Прокофьевич, свены! — торопливо выкрикнул засечник. — К Березовому острову лоймы подошли. Много, с пушками. По крепостице палят. Горит ужо крепостица.

— Как горит? Малохин! — обернулся Костя к своим людям. — Ты же говорил, в пятьдесят четвертом война будет!

— Так датировка от сотворения мира шла, мастер, — развел руками бывший учитель. — Могли и перепутать. К тому же, в пятьдесят четвертом наши Выборг взяли, а когда воевать начали, не сказано. Может, они вообще в отместку за этот набег на Выборг пошли!