Я готов согласиться с ним, хотя мое представление о сложной современной финансовой системе до того смутно, что я не могу составить себе сколько-нибудь определенного мнения на этот счет.

Шахт хотел было перевести разговор на общие темы, но я спросил:

– А что означает закон о всеобщей воинской повинности, опубликованный вчера?

Он ответил:

– Это означает мир в Европе. Сейчас мой сын отбывает положенный ему год службы, и все немцы должны сделать то же самое ради безопасности своей страны.

Я рассказал о военном торжестве, на котором мне вчера довелось присутствовать. В ответ он сказал:

– Это отнюдь не означает войну.

Такие слова полностью противоречат тому, что сам Шахт с полной серьезностью говорил мне прошлой осенью.

– Гитлер приводил в своей речи «Четырнадцать пунктов»3 Вильсона в качестве основы для конференции стран Европы, – продолжал он. – Примет ли ваша страна участие в такой конференции?

Я выразил сомнение на этот счет, хотя согласился с ним в том, что участие Соединенных Штатов в работе конференции, проводимой Лигой наций, чрезвычайно важно для всего мира. Я сказал, что наш президент за сотрудничество с Лигой наций, но общественное мнение в Соединенных Штатах не в пользу такого сотрудничества. Я рассказал о том, как сенат 30 января отклонил резолюцию о вступлении Соединенных Штатов в Палату международного суда, что, однако, на мой взгляд, не является полным выражением общественного мнения, так как Херст поднял ужасную шумиху и запугал некоторых сенаторов. Шахт снова заговорил о «Четырнадцати пунктах», которые приводил в своей речи Гитлер; по-видимому, он принимает это всерьез. Мне кажется, что Гитлер поступил так лишь для того, чтобы доставить неприятность французам.

В половине девятого я попросил Берара зайти ненадолго ко мне на дом. Он не заставил себя ждать и явился, когда мы кончали обедать. Я решил рассказать ему о сегодняшней неофициальной беседе и под строгим секретом повторил слова Шахта о высказывании Гитлера в отношении «Четырнадцати пунктов».

Берар сказал:

Я никогда не питал доверия к Шахту.

Берару предстоит срочная поездка в Париж по поручению своего посла.

Четверг, 21 марта. Минувшие два дня были по-прежнему насыщены волнующими событиями: англичане согласились на поездку в Берлин в будущее воскресенье сэра Джона Саймона, а немцы дали согласие на обсуждение между ним и Гитлером вопросов мира между народами и, возможно, созыва конференции по разоружению. Франция и Италия заявили сегодня протест, и ответ германского правительства иностранных дел явно рассчитан на то, чтобы разобщить эти два романских государства. Французского посла приняли сдержанно, и это совершенно не скрывали от общественного мнения.

Узнав сегодня утром, что французский экономический журнал поместил статью, в которой говорится, будто я послал президенту обзор положения в Германии на двадцати страницах и предсказал экономический крах в апреле, я написал записку французскому послу, спрашивая, мог ли мосье Берар сказать во Франции что-либо подобное после бесед, которые у нас с ним были. Во второй половине дня сам Берар пришел в посольство и заверил меня, что он тут ни при чем. Он только что вернулся из Парижа и еще не видел этой сенсационной статьи. Я поверил, что он действительно ни при чем. Однако автор статьи заявляет, что наше посольство на основании научных изысканий рекомендовало Соединенным Штатам не делать долгосрочных капиталовложений в Германии, предсказывая, что Гитлер останется у власти всего несколько лет, что война неизбежна и надвигается экономическая катастрофа. Я заявил представителям прессы, что подобного документа не посылал, и в шесть часов, когда я вернулся домой, мне позвонили из агентства «Гавас» с просьбой сделать заявление, которое будет опубликовано в Париже. Я сделал заявление, добавив, что мы ежемесячно посылаем в Соединенные Штаты экономические обзоры, в которых, однако, не содержатся какие-либо пророчества относительно неизбежного краха. Ума не приложу, каким образом всплыла эта история; утверждают, что она исходит от француза, живущего в Берлине.

Пятница, 22 марта. В девять часов мы с женой по приглашению Эрнста Ганфштенгля поехали смотреть итальянскую пьесу под названием «Сто дней» – о последнем периоде жизни Наполеона. Мы сидели в одной ложе с синьорой Черрути. Пьеса свидетельствует о том, что итальянцы и немцы считают своих вождей новыми наполеонами. Публика была довольна. Немецкого актера Крауса, который играл Наполеона, несколько раз награждали долгими, хотя и не слишком бурными аплодисментами.

Еще студентом в Лейпциге я обратил внимание на воздвигнутый немцами памятник Наполеону на поле знаменитой кровавой битвы, а также и на то, что профессора считали Наполеона идеалом вождя и полководца. «Ах, если бы он был немцем!» Уничтожая демократию в Германии и стремясь утвердить немецкое господство над всей Европой, Гитлер сам мнит себя теперь Наполеоном. Ганфштенгль, устраивая массовые зрелища вроде сегодняшнего, полагает, что он таким путем способствует возвеличению фюрера. Я не уверен, что немцам эта пьеса действительно по вкусу.

Понедельник, 25 марта. Сегодня утром ко мне приходил японский посол. Он настоятельно звал меня поехать с ним в английское посольство и добиться встречи с сэром Джоном Саймоном, чтобы узнать, каковы дальнейшие планы немцев относительно германского флота и предполагаемого пакта с Россией. Я принял его как мог любезнее, но не дал определенного ответа. Я не считаю возможным предпринять вместе с ним подобный шаг. Это вызвало бы шум во всей Америке.

Теперь мне ясней, чем когда-либо, что между Германией и Японией существует соглашение. Посол сказал, что в последние дни он завтракал или обедал с Герингом, Геббельсом и другими высокопоставленными германскими деятелями. Говорил он об этом с нескрываемым тщеславием и удовольствием. Если бы у меня были такие встречи, я не стал бы о них упоминать. Я испытываю невольное отвращение, когда мне приходится пожимать руки таким людям, хотя они и считают себя новыми цезарями. Я подозреваю, что японский посол или его правительство решили попытаться хитростью вовлечь меня в это дело. Посол удалился, откланявшись и расшаркавшись по всем правилам этикета. Я обещал дать ему знать, если «у меня будет какая-либо возможность встретиться с сэром Джоном Саймоном».

В половине девятого мы пришли в роскошный дворец бельгийского посла, который пригласил нас к обеду. За столом было около сорока гостей, все в парадной одежде; царила обычная дружественная атмосфера, но ничего интересного сказано не было. Позднее, сидя вместе с хозяином, одним немецким генералом, швейцарским посланником и еще другим немцем, я шутливо заметил:

– В воскресенье ночью я видел удивительный сон.

– Какой же? – спросил швейцарец.

– Пожалуй, его небезопасно рассказывать, – заметил я.

– Да что вы, что вы! – посыпались восклицания.

Тогда я рассказал, что мне приснилось, будто произошла реставрация Гогенцоллернов и я говорил с кронпринцем, который сидел на троне или стоял около него.